– То есть сколько получается за ночь?
Джордан не стала прикидывать, и Хеннесси продолжала:
– Его папаша был сновидец. Ну или поставил свое имя под чужим сном. Мы ведь об этом думаем? Диклан Линч – сновидец? Он приснил для тебя этих моллюсков? Если да, они стали настоящими? Что вообще настоящее, если хорошенько подумать? Или какой-то ненормальный бог судорожно населяет нами свой кошмар, молясь собственному безымянному богу, чтобы проснуться? Или…
– Хеннесси.
Она тормозила.
– Джордан.
Хеннесси это знала.
Джордан скользнула в ванну рядом с ней, резко втянув воздух, когда холодный фаянс коснулся обнаженной кожи. Днище оказалось неровным. Ванну уже много лет не использовали по назначению. Может быть, никогда. Выяснить историю этого особняка не удалось; вселиться сюда оказалось возможным только потому, что владельцы и история полностью отсутствовали. Было трудно представить, что когда-то этот дом полнился светом, что его пылесосили, любили, жили в нем. Он совершенно не ассоциировался с чем-то интимным.
Хеннесси опустила голову на плечо Джордан. Та легонько погладила ее виски. Широко открытые карие глаза Хеннесси смотрели в потолок. В уголках сочилась чернота. Если присмотреться получше, становилось заметно, как она проникает в зрачки, всасываясь с краев, как чернила в промокашку. Джордан подумала: это неправильно. Просто неправильно. Не то чтобы несправедливо. Джордан не сомневалась, что они вдвоем натворили достаточно, чтобы заслужить любую судьбу. Но это было неправильно. Плохо. Извращенно.
– Элоиза, – сказала она, – если ты не отдашь, он сам заберет.
Горло у Хеннесси задвигалось, словно она сглотнула. От этого движения три крошечных черных ручейка скатились из ушей по шее. Ей было страшно. Хеннесси молчала, но Джордан знала и так. Хеннесси боялась не смерти, а того, что видела во сне каждый раз, когда позволяла себе заснуть дольше чем на двадцать минут. Многими бессонными ночами Хеннесси пыталась представить, что такое могла бы увидеть сама – настолько ужасное, чтобы не выдержать и минуты. Она ничего не сумела придумать; но что она знала? Сны не видят снов.
Джордан накрыла рукой глаза Хеннесси. Наконец легкое прикосновение ресниц к ладони дало ей понять, что Хеннесси наконец смежила веки.
Темная леди наблюдала за ними обеими своим недоверчивым, пессимистичным взглядом.
– Все получится, – сказала Джордан. Она сама не знала, обращается ли к картине или к Хеннесси. – Подумай о море. Обо всем, что там есть хорошего. О том, что можно унести. Ракушки. Песок… зонтики…
– Акулы… медузы…
Голова Хеннесси была тяжелой, но Джордан не хотела двигаться – на тот случай, если только она и помогала ей заснуть. Она опустила подбородок на голову Хеннесси. В зеркале они выглядели совершенно одинаково, с той разницей, что Хеннесси гибла и истекала чернотой, а Джордан была безупречной и ненастоящей.
Краем глаза она увидела мелькание картинок. Водопад. Горы. Гаснущий огонь.
– Я задолбалась, – сказала Хеннесси. – Как же я задолбалась.
– Знаю, – шепнула Джордан. – Знаю.
Они заснули.
43
Ронан спал.
Во сне он был прозрачным, полным электричества, прекрасно сознающим свои формы там и здесь. Ну разумеется. Его физическое тело находилось неподалеку от силовой линии и от гор. Бензопила, психопомп Ронана, его сонный проводник, сидела на подоконнике спальни. Он знал, чего хотел.
В этих условиях он был королем.
– Брайд, – сказал он вслух.
Во сне Ронан стоял в Линденмере, прекрасном Линденмере. Своем лесу. Это был его защитник и его подопечный. Там высились огромные косматые деревья, с северной стороны поросшие зеленым и оранжевым лишайником. Между ними громоздились друг на друга булыжники. Их углы сглаживал густой мох. За стволами мрачно двигался туман – серое косматое дыхание слов, произнесенных в пустоту. Повсюду слышался шум воды – бежали реки, журчали водопады, стучал дождь. Грибы и цветы пробивались среди пней и упавших деревьев. Одни места казались прекрасными и обычными. Другие – прекрасными и необычными.
Возможно, это было воплощенное воображение Ронана.
– Брайд, где ты? – позвал Ронан.
Он пробирался через лес. И чувствовал напряжение в икрах ног, как если бы шел в реальности.
Он не знал, есть ли у других сновидцев леса и что такое Линденмер. Линденмер был вот каким: Ронан мог закрыть глаза и попасть туда во сне. Или вот таким: Ронан мог сесть в машину, проехать полчаса на запад, в горы, остановиться у пожарного въезда и идти пешком еще двадцать минут, чтобы добраться до места, где этот лес существовал на самом деле. Он мог встать меж знакомых деревьев и обнаружить, что они узнают его, беспокоятся о нем и воплощают мысли Ронана в реальном мире почти с такой же легкостью, как во сне. Реальный Линденмер был местом, где можно грезить, не закрывая глаза.
Ронан приснил этот лес. Некогда там не было ничего, кроме обычных деревьев высоко в синих горах. А потом Ронан проснулся – и среди них оказался Линденмер.
Возможно, до сих пор он не сотворил ничего лучше.
– Думаю, ты бы сказал, что оба варианта Линденмера одинаково реальны, – сказал Ронан деревьям. Он вытянул руку, и вокруг нее обвился туман. – Я чувствую, что ты здесь, Брайд.
«Грейуорен», – пробормотал Линденмер – этот звук исходил от деревьев, от воды, отовсюду. Так называл его Линденмер. Он знал и настоящее имя Ронана, и иногда называл его так, но тот не понимал, по какой причине лес выбирал то или другое. «Грейуорен здесь».
Ронан знал, что Линденмер – не вполне лес. Он, очевидно, где-то существовал раньше как… нечто иное. А потом Ронан во сне придумал ему форму. Он не то чтобы создал его – так, как создавал другие вещи. Он просто открыл для Линденмера дверь и выбрал для него костюм в форме леса.
– Ты велел мне гнаться, – сказал Ронан. – И я здесь.
Он понял, что видит перед собой глубокий ручей. Над ним парил мостик. На мостике стоял мотоцикл. Совсем как в Гарварде.
Но теперь Ронан был в своем лесу, рядом со своей силовой линией. Его мысли не путались и не рассыпались. Здесь он царил. Линденмер сделал бы все, что велел Ронан.
– Больше никаких игр, – нетерпеливо сказал он.
Ронан поднял руку. Щелкнул пальцами. Мотоцикл исчез. Мостик исчез. Ручей исчез. Сон становился в точности таким, как ему хотелось.
Он старательно учился контролировать свои сны, но было несложно забыть о достигнутых успехах, когда Ронан находился в Вашингтоне, или еще дальше, в Кембридже, или умирал от ночной грязи. Было несложно забыть, как он любил Линденмер.
«Всё начинает засыпать. Воробьи падают с неба. Олени скачут и падают на колени. Деревья перестают расти. Дети впадают в легкую кому. Столько созданий, которые некогда бродили, теперь спят – воображение, впавшее в состояние покоя. Под землей спят драконы, которые никогда больше не пошевелятся…»
– Мне не нужен монолог, – предупредил Ронан.
«Мир вокруг засыпает, но никто больше не в состоянии это заметить. Сновидцы умирают. Сновидцев убивают. Мы не бессмертны. А то, что мы видим во сне… Что такое сон без сновидца? Животное в помещении без воздуха. Человек на мертвой планете. Религия без бога. Без нас они засыпают, потому что не могут иначе».
Ронан спросил:
– Зачем ты спас меня?
Брайд ответил:
– А разве я должен что-то за это получить?
Его голос
звучал
по-другому.
Ронан завертелся, ища в лесу кого-то еще. Этот звук не был аморфным, идущим неизвестно откуда. Он имел вес и тембр. Он двигался сквозь пространство, чтобы достичь Ронана. Он принадлежал телу.
– Я не намерен показываться, – сказал Брайд, и его голос прозвучал отчетливей, то ли в реальности,
