– Я сейчас уеду, чтобы потушить пожар-другой. А ты можешь пойти, посмотреть Мэтью в глаза и побыть героем, если хочешь.
И Ронан остался стоять в крошечном зеленом нефе, глядя на младшего брата. Теперь он заметил, что Мэтью сидит совсем не как обычно. Опустив голову. Сложив руки на затылке.
Ронан посмотрел через плечо, но Диклан уже ушел.
Осторожно подойдя к переднему ряду скамей, Ронан перекрестился и сел рядом с Мэтью.
– Эй, парень, – позвал он.
Мэтью не двигался.
Ронан коснулся густых золотых кудрей и взъерошил их.
– Хочешь поговорить?
Мэтью молчал. Ронан прислонился к нему плечом, как делал много раз до сих пор, пытаясь понять, что брату нужно от него сейчас. Может быть, объятий. Мэтью почти всегда хотел обниматься.
Мэтью как будто застыл. Он не плакал. Вообще ничего не делал. Мэтью, который всегда двигался. Ерзал. Болтал. Смеялся. Падал. Снова поднимался. Пел.
Но сейчас он не делал ничего.
В церкви стояла тишина, не считая унылых вздохов старой системы отопления. Они различались по тону, как человеческий храп – этот феномен изрядно веселил двух младших Линчей во время воскресных служб.
Ронан уловил внезапное дуновение ладана, соленой воды, запах крошечной зеленой русалочьей мессы, подходящей к концу. «Ступайте с миром»… но Мэтью был далек от умиротворения.
– Что ты хочешь, чтобы я сказал, малыш? – спросил он.
Мэтью ответил:
– Я не хочу…
И замолчал надолго. Потом добавил:
– …слышать, как ты что-то говоришь.
Он, казалось, взвешивал слова, по одному вытряхивал их из банки и проверял, сколько еще осталось.
– Потому что теперь я знаю… – он совершенно не походил на себя, когда говорил вот так. – Ты такой же обманщик, как Диклан.
У Ронана вспыхнули щеки. Ему стало жарко.
– О…
Он чувствовал жар в животе, в коленях, в ногах – тепло поднималось. Нечто похожее на адреналин, знакомое…
Стыд.
Ронан откинулся на спинку.
Они сидели там долго, и свет в крошечных зеленых окнах медленно менялся.
Они больше ничего не сказали.
53
Джордан поняла, что может и разозлиться на Хеннесси. В жизни она мало на что злилась – и уж точно не на Хеннесси.
Но теперь она это чувствовала.
Как если бы надежда была кислородом, а гнев пламенем. Оно не могло по-настоящему разгореться, пока Хеннесси страдала, но когда та оправилась настолько, чтобы вечером поехать с Джордан в «Сенко», оно уже пылало вовсю. Сжигало душу дотла.
В норме Джордан нравился «Сенко», пусть даже он ассоциировался с тяжелыми временами. Она повидала столько художественных студий, что сбилась со счета, и, тем не менее, считала автомастерскую «Сенко» одним из самых приятных творческих пространств, где ей доводилось бывать. По сравнению с тем местом, которое она делила с Хеннесси и остальными девочками, тут, можно сказать, царил дзен. Помещение было светлое и просторное, потолок такой высокий, что под ним поместились три автоподъемника. Ничем не украшенные, черные, практичные, они смотрелись как современные инсталляции – на каждом стоял яркий, как конфетка, корпус автомобиля с поднятым капотом и темными внутренностями. Бетонный пол был чисто выметен, однако покрыт каплями масла, брызгами аэрозоля, ошметками покрышек и выведенным по трафарету кроваво-красным логотипом. На полках вдоль стены лежали блестящие ручки и шарниры – металлические части тел, ожидавшие, чтобы их вставили в механических чудовищ, «оно живое, оно живое». Напротив генератора стояла дешевая, но шикарная черная виниловая кушетка. Другая стена была увешана яркими современными рисунками, изображавшими автомобили – подарки от Хеннесси и других девочек за много месяцев. На стене осталось только одно местечко. Оно ждало лепты Джордан.
Она всегда клялась, что нарисует что-нибудь оригинальное, когда сможет жить как оригинал.
То есть никогда.
Джордан с некоторым удивлением отметила, что она ОЧЕНЬ зла. Значит, вот как все время чувствовала себя Мэдокс. Как ей вообще удавалось что-то делать? В душе Джордан не оставалось места больше ни для чего.
В отдельном кабинете находился тату-салон – именно туда и направились тем вечером Хеннесси и Джордан. Джордан сомневалась, насколько это гигиенично, но Сенко не задавал вопросов насчет происхождения «Супры» и насчет происхождения Джордан тоже. Было не самым простым делом найти пять разных тату-салонов, чтобы делать одинаковые татуировки всем девушкам каждый раз, когда Хеннесси производила нового двойника.
– Еще один цветок, – сказал Сенко. – Два цветка, и мы почти закончили.
Он был невероятно компактный – одновременно короткий и тонкий. Так выглядит высокий человек, если смотреть на него издалека. Густые курчавые волосы Сенко были то ли тускло-каштановыми, то ли седыми. Джордан понятия не имела, сколько ему лет. Тридцать? Пятьдесят? Предположительно Хеннесси переспала с ним однажды, но, ради блага Сенко, Джордан надеялась, что это неправда.
Сегодня розовый.
Джордан уже сидела в кресле, а Сенко изучал новый цветок на шее Хеннесси, чтобы убедиться, что рисунок, который он собирался наколоть Джордан, будет в точности соответствовать. Он не торопился. Сенко вообще ничего не делал впопыхах. Точнее сказать, ничего не делал быстро, и в этом заключалась определенная ирония, ведь его профессией было заставлять машины ездить быстрее. Сам Сенко ездил с черепашьей скоростью; однажды Хеннесси увидела его за рулем в городе и потратила десять минут, подзадоривая превысить лимит, прежде чем поняла, что, во‐первых, это невозможно, а во‐вторых, что это Сенко.
– Розовый – самый древний цвет в мире, ты в курсе? – спросила Хеннесси.
Она по-прежнему говорила как пьяная, но кровотечение давно прекратилось. Она полулежала в кресле, держа на коленях местную собачонку, крошечного йоркширского терьера по кличке Грег. Легенда гласила, что в мастерской у Сенко когда-то работал парень по имени Грег, который запорол замену турбины и не смог расплатиться за починку, поэтому Сенко забрал у него собаку в качестве компенсации. Однако Джордан считала эту историю сомнительной.
– Судя по окаменелостям. Цианобактерии. Я читала в «Смитсоновском журнале». Смолоть, разбавить растворителем, и получишь ярко-розовый цвет – краску, которой миллион лет. Хотела бы я ею что-нибудь нарисовать. Например, стейк. Редкий цвет для редкого блюда. Или слишком банально?
Джордан не ответила.
Она не хотела эту татуировку.
Просто удивительно, насколько не хотела.
Десять лет одинаковых татуировок, одинаковых волос, одинаковой одежды, одинаковой жизни. Одинаковых надежд, одинаковых снов, одинакового срока годности.
– Мне сначала надо отлить, – заявил Сенко и медленно встал. – Не уходите.
С целеустремленностью ленивца он вышел из комнаты.
Когда Джордан услышала, как закрылась дверь туалета, слова вырвались у нее; она не сумела их удержать.
– Что ты ему сказала?
Хеннесси и собачка удивленно взглянули на Джордан.
– Стейк? Розовый цвет? Я не виновата, что ему захотелось отлить.
– Ронану Линчу, – уточнила Джордан, не узнавая собственный голос. Она говорила как Мэдокс. Слова напоминали плевки. Полные ненависти. Ронан. Линч. – Он уже был готов с нами сцепиться, потом зашел к тебе, и ТЫ сказала ему что-то такое, что он зарыдал, как только вышел.
– Он ничем не мог нам помочь.
– Откуда ты знаешь? Ты видела картину, которую он создал? Прямо из головы? Ронану это вообще ничего не стоило, а получилось даже лучше оригинала. Он сказал, что, может быть, сумеет сделать что-нибудь для тебя. Ты даже не позволила ему попытаться.
Хеннесси сказала:
– Девочки бы только разволновались.
– В самом деле. Разве можно жить надеждой и радоваться мысли о том, что удастся отпраздновать еще один день рождения? Ты права, ну и херня. О чем я только думала?
Хеннесси нежно взглянула на Джордан.
– Тебе это не идет, Джордан. Ты – не Мэд.
Гнев Джордан не утих. Наоборот, усилился.
– Я потратила несколько месяцев на то, чтобы добыть «Темную леди», – сказала
