Седые мокрые волосы стояли дыбом, из живота проклевывалось жало. Ферапонт закинул руку за спину, будто его прихватил ревматизм, и жало с булькающим звуком провалилось внутрь. Призрак вынул из себя нож и громко отрыгнул:
– ТВОЙ ОЧЭРЭТЬ!
Девушка развернулась. Асур был уже рядом. Из лезвия в руке на миг выпрыгнуло змеиное жало:
– УБИЛА МЕНЯ, ДРЯНЬ!
Окружили, запутали. Маруся завертелась, пританцовывая, не зная, откуда ждать смертельного удара. Вновь появилось ощущение втягивания через гланды длинной нескончаемой цепочки. Медные кольца, скользя в желудок, охлаждали кровь и обволакивали инеем сердце. «Сопротивляйся им! – думала она. – Не поддавайся панике!» Но фантомы были настолько реальными и решительными, что ужас выступал на каждом проглатываемом кольце клеймом: «Смерть», «Смерть», «Смерть»… Призраки приближались. Два нацеленных ножа. Маруся отступила к кустам, лихорадочно шаря глазами вокруг в поисках предмета, которым можно было бы защититься. Сопротивляться бессмысленно. Выход один…
– ПРИСОЕДИНИТЬСЯ! – шелестнуло сзади.
Из-за дерева вышел отец. Сгнившие куски мяса свисали с плеч, обнажая кости. Раздутое лицо, по которому неторопливо сползали блестящие жуки, почти неузнаваемое. Но она знала – это отец. В широкой истлевшей ладони сверкнул тот самый кухонный нож, которым он резал маму:
– ТЫ ВЕДЬ НЕ ЛЮБИШЬ НОЖИ, ДЕТКА? – почти позабытый голос показался намного страшнее, чем двое других преследователей. – МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ ЛЮБИШЬ! МЫ ВСЁ-ВСЁ ЗНАЕМ! ТЫ НЕ БЫЛА НА ТАНЦАХ! ТЫ ДАВАЛА МНЕ, СТЕРВА!
Маруся зашлась плачем. Всё закончилось для неё. Обессиленная, упала на колени, согнувшись, вдавила лицо в ладони. В такой позе осуждённые на смерть ждут отсекающего голову удара. Для всех она была на танцах. Для всех, кроме мамы… Ей опять стало тринадцать лет. Она переодевалась в ванной, торопливо застёгивала бюстгальтер, прислушиваясь к внезапной тишине в квартире.
– ТЫ НИКУДА НЕ ПОЙДЁШЬ, МАЛЕНЬКАЯ ШЛЮХА!
Дверь резко распахнулась, с треском, расщепляя косяк, звякнул об пол шпингалет. И в ванную ворвался отец. Высокий, с волосатой грудью, босиком, в мятых семейных трусах. С ним принёсся ураганный запах перегара.
– ТЫ ТАКАЯ ЖЕ ДРЯНЬ, КАК ТВОЯ МАТЬ!
– Папа, ты пьян! Пусти!
Застежка сломалась, лифчик остался в широкой лапе. Вскрикнув, Маруся закрыла грудь.
– Я ЗНАЮ! ТЫ БЕЖИШЬ К МАЛЬЧИШКАМ, ЧТОБЫ ОНИ ТРОГАЛИ ТВОИ ТИТЬКИ! Я ВСЁ-ВСЁ ЗНАЮ!
…Слёзы обжигали щеки. Маруся чувствовала, как все трое приблизились, ловила смрад дыхания. Так пахнет убийство. Всё кончилось!..
– Пусти! Дрянь! Козёл!
Ударом кулака её отшвырнуло, стукнуло затылком об стену. За что?
– ТЫ НЕ ХОРОШО ВЕДЁШЬ СЕБЯ, ДЕТКА! ЗНАЕШЬ КТО ТАКОЙ КОЗЁЛ? А Я ЗНАЮ! Я всё-всё…
– Не надо! – Маша сползла по стене.
Грубые руки потянули вниз, дернули трусики.
– …знаю, что ТЕБЕ НРАВИТСЯ! ТЫ ВЕДЬ ЛЮБИШЬ, КОГДА МАЛЬЧИШКИ С ТОБОЙ ЭТО ДЕЛАЮТ!
– Нет! Нет! – хрипнула Маруся на пыльной, заросшей сорняком дороге.
– Да! Да! Я люблю! Отстань, козёл! Я убью тебя! Я тебя ненавижу! – кричала девочка в ванной. Она видела каждый волосок на потной груди. Каждый толчок внутри неё отзывался досадой и болью.
Уголком сознания она услышала, как хлопнула входная дверь.
– Мама! Помоги! Мама!!!
Потом, забившись в холодный угол ванной, она зажимала уши, чтобы не слышать драки, не замечая, что сидит в лужице крови. Мать материлась по-шорски и отбивалась полотенцем. Маруся не хотела слышать этого звука. Осторожно поднявшись, быстро оделась и выскользнула на улицу…
В стерильной, сверкающей белизной палате, накрытая до подбородка простыней мать казалась маленькой и совершенно беспомощной. Только смородины глаз буравили насквозь, обвиняя. С утра шёл снег. Последний мартовский и абсолютно белый. Яркое солнце обещало скорую весну. И от этого снег становился ещё более виноватым за своё присутствие на свете. Маруся делала вид, что ищет в глазу соринку, прячась от чёрных смородин.
– Что ты им сказала? – спокойно спросила мать.
– Была на танцах.
Смуглая рука выползла из-под простыни и больно сжала колено:
– Ты была на танцах. И ничего не видела. Ничего не было. Забудь. Ничего не было.
Маруся кивала, понимая, что в очередной раз совершает что-то некрасивое. Предательство. Пётр трижды отказался от Христа. Маруся четыре раза от матери. Впервые, когда потихоньку выскользнула из дома. Мать, защищая её, подставилась под нож, а она просто сбежала. Но об этом следует забыть. Второй раз, когда согласилась, что это так. А снег растаял очень быстро. О нём тоже не надо вспоминать. Третий раз, когда забыла о двух первых. Она была на танцах. Для всех, кроме мамы… и дяди Коли. Сербегешев выслушал молча, хлестанул полстакана водки, оделся в парадное, хотя никуда до этого не собирался. Затаив дыхание, Маруся всхлипывала, размазывая слёзы. Участковый внезапно подошёл к столу, хряпнул ещё полстакана и заорал:
– Понимаешь, что произошло?! Если всё всплывет в суде? И всплывёт. У нас любят ковыряться в грязном белье. Тебе – как тогда жить?!
Маруся кивала, сдерживая рыдания.
– Ты была на танцах, – интонация напоминала мать. – Всё, что требуется – утверждать только это. Ещё лучше – пара подруг с тобой. У тебя есть подруги? Настоящие? Ясно? Просто пьяная ссора… Ничего не было, – и полушепотом, – об остальном позабочусь…
В четвёртый, когда мать лишили родительских прав. Пьяная ссора. Всего-навсего. Мать-алкоголичка. И Маша нашла это справедливым.
– ЭТО ТЫ УБИЛА МЕНЯ! – говорил разложившийся мертвец. – ТВОЙ ДЯДЬКА С ДРУЖКАМИ ПОВЕЛИ МЕНЯ В ЛЕС И ИЗБИЛИ ДО СМЕРТИ! ПОНИМАЕШЬ? ДО СМЕРТИ! НО ЭТО ТЫ СКАЗАЛА ЕМУ! ТЫ УБИЛА МЕНЯ, ДРЯНЬ!
Маруся подняла заплаканное лицо. Все трое обступили тесным кольцом, и каждый произнёс проклятие, после которого жить не стоило:
– ТЫ УБИЛА НАС! УМРИ!
Над ней поднялись три ножа, и девушка потеряла сознание…
…«Уколите меня! Уколите! Иначе убью!»
– Заткнись, засранец!
«Кто? Зачем?».
– Прощай, родной. Там свидимся, – ухмыляясь, Отто поднял топор. – Помнишь? Напоследок, думаю, тебе приятно будет узнать, что всех их убил ты. Убил и расчленил. Твои руки – мои руки. Твой голос – мой. Даже твоё дерьмо тебе не принадлежит. Не пора ли поменяться?
«Нет! Ты не посмеешь!»
– Насмешил. Всё кончилось, Ваня. Ты умер! Тебе даже больше не нужен укол. Чувствуешь?
«Нужен! Уколите! Я хочу вновь испытать это! Не могу! Не чувствую! Уколите!»
Лезвие топора качнулось вниз, отсекая мир.
– Гут! – Отто расслабился. Наконец-то он избавился от него. «Мы избавились, – напомнил себе. – Стол накрыт. Мы ждём, Хозяин…»
– … Папа! Тятя, наши сети притащили мертвеца, – хихикнуло рядом, и из плюющихся пенкой кустов выступили две девочки с бантами в косичках.
– Оля? Люда? – Борис удивлённо вскрикнул, не веря своим глазам.
– Мы ждали тебя, – защебетали дочки. – И мама ждала. Неужели ты забыл? Мы хотим играть!
Балагур рассматривал стоящие перед ним существа, чувствуя, как холодный пот приклеил к спине рубашку. Легче сто раз видеть, как катится по дороге голова монстра, чем такое! Теперь их можно различить. Оля – та, чьи покрытые плесенью банты рассыпались трухой на ветру, а из-за сгнившей коросты губ выступают мелкие зубы. Все, кроме двух передних. Люда
