– Смотрите! – Маруся подошла к дереву и показала на внушительные зарубки, затянувшиеся зеленоватой коркой.
– Хотели дерево срубить? – заинтересовался зарубками Балагур.
– Тихо! – рявкнул Иван, осмотрел дерево и выругался. – Было, значит, чем рубить. Топор кто-нибудь видел?
– Сейчас, – Спортсмен вновь нырнул в шалаш.
– Ветки и так хорошо дались, зачем им понадобилось дерево валить?
– Мне откуда знать? – насупился Иван.
Маруся внимательно осмотрела все раны на стволе:
– Где ветки рубили, зарубки белые, а здесь – зелёные.
– Белые, зелёные, красные, – огрызнулся Иван. – Светофор какой— то.
– Жёлтый, а не белый. Жёлтый в светофоре… – поправил правильный Балагур.
– Иди ты… А ты чего разлёгся?
Шурик поднял виноватую физиономию и, уяснив, что Командир не в настроении для препирательств, лениво отполз в сторону, чтобы не путаться у него под ногами.
– Топора нет, – доложил Спортсмен. – Тут письма, или что-то на них похожее, – он протянул куски берёзовой бересты.
– Чушь! С чего ты взял, что письма?
– Дата на каждом нацарапана, – с превосходством сообщил Спортсмен.
– Чёрточки, палочки, – причмокнул Балагур, через плечи столпившихся у бересты заглядывая в текст «писем». – Китайская грамота.
«Это тебе, – очнулся Отто. – Оттуда. А почему не старый шифр?»
– Постой-ка, – Балагур прорвался к бересте. – А что если… Ну конечно же… Морзянка!
– Да ну? – выдохнул Спортсмен. – И что делать? Кто её знает?
– Я знаю, – отрубил Иван, хотя последний раз пользовался Морзе в училище и то для того, чтобы передать за стенку, что там живёт отделение засранцев.
– И я знаю! – хлопнул себя по лысине Балагур. – Я на флоте служил радистом.
– Так что же там написано?
– Чёрт его разберёт. Попотеть придётся. Тут: тире, тире, точка. А тут и не видно совсем. Он чем-то царапал. Веточкой, наверное. Время и терпение понадобится.
– Ладно. Берем эту филькину грамоту с собой, – Командир огляделся. – Эй, оболтус, поднимайся. Перекур закончен.
Шурик нехотя сел, осоловело оглядываясь. Успел-таки перехватить у сна минут десять.
Маруся не интересовалась берестой. Всё внимание поглотили зарубки. Их цвет. Что-то в зелёных глубоких царапинах было не так. Запах? Обыкновенная плесень. Нет, что-то от… Вращенко, лисы и медведя… Ненужность? Бессмысленность. Почему одни остались белыми, а другие покрылись плесенью? Обойдя дерево, она обнаружила ещё царапины. Чуть выше плеч. Словно кто-то обнимал дерево, впиваясь в него… когтями? Эти углубления тоже запеклись зелёным.
– Что ищешь?
Она вздрогнула и обернулась. Рядом стоял Молчун и смотрел на царапины:
– Медведь?
– Нет. Рост не тот. И медведь обычно сдирает кору, а здесь, смотри, как бы вдавливали…
– Все сюда! – Бортовский прикуривал от зажигалки, выжидая пока все соберутся, и предложил. – Есть возможность, что кто-то из экипажа жив…
– Радист! – выкрикнул Спортсмен.
– Почему? – недоверчиво поинтересовался Командир.
– Азбука Морзе. Кому проще её выдавливать на бересте? Радистам – это второй родной язык.
– Хорошо. Возможно, жив радист. Возможно, живы остальные. Просто разминулись после аварии. У нас до заката ещё часов четыре-пять. Предлагаю разделиться на две группы. Одна отправляется дальше, расширяя исследование местности. И вернётся сюда часа через три. Вторая останется здесь и продолжает осмотр на месте. Подождём, вдруг явится…
27
Мне снился снег. Он падал на лицо,и что-то надвигалось серой тенью.Живым проснусь я или мертвецом? —я думал, приступая к пробужденью…Г. ГригорьевГруппы получились небольшие. Командир оставил с собой Балагура, изучающего найденные письма, и Интеллигента «чтоб мальчишку не разбаловали окончательно». Маруся, естественно, оставалась проводником. Спортсмен отправился с ней, поскольку долго не мог находиться в компании Ивана, да и к девушке имелся определенный интерес. Что-то случилось с ней: морщинки бороздят переносицу. И вообще с его стороны просто свинство не уделять ей достаточно внимания после того, что произошло на сеновале. Молчун, невзирая на мучительные головные боли, пошёл с ними, поскольку надо же было кому-то с ними идти.
– Лейтенант! А, может, кого-нибудь ночевать в шалашике оставить? – Балагур прекратил тщетные попытки нахрапом разобраться с морзянкой.
– Все должны быть вместе, – тот, стиснув зубы, решительно мерил шаги от шалаша до ели и обратно. – Короче. Бери этого фраера и облазьте окрестности, кусты и прочее. Далеко не уходите.
– Чего искать?
– Всё, что может принадлежать человеку: оружие, одежду, топор. И так далее. Ясно?
– Пойдем, Шура, в кустики, – хихикнул толстяк.
Интеллигент безразлично поднялся. Вначале исследовали кусты за шалашом. Хрупкие ветки ломались от малейшего прикосновения, и они подняли бессмысленный шум.
– Как стадо слонов, – нахмурился Иван, закатывая рукав и стягивая руку жгутом. Сейчас. Ещё полминуты и наступит долгожданное расслабление. Он ещё покажет этим засранцам! Особенно толстяку. Ишь, и Морзе знает, и ночевать в одиночестве в лесу потянуло. И фотоаппаратом пощёлкивает… Шприц поразил вену. И временно отключил Ивана от мира.
Отойдя от Командира на приличное расстояние, Балагур вдруг заискивающи предложил:
– А не перекусить ли нам, пока начальство не видит? – и стал вытаскивать припасы. – Тут колбаса, хлеба немного, сальце. Живём, брат, – он в момент разложил продукты на огромный носовой платок, открыл пробку у фляжки с водой, отпил глоточек и умиротворённо размазал капли по пухлым губам. – Присаживайтесь, сударь. А вот ножа нет. А у тебя?
– Есть, – Шурик пошарил за поясом, где постоянно находился добытый в санатории «резак». Ножа не было.
– Чего канителишься?
– Нет, – проглотил Саша. – Нет ножа.
– Ну и фиг с ним. Отламывай и жуй.
Кашица жёваного хлеба с колбасой никак не лезла в глотку. Память, захороненная недосыпанием и похмельем, усилием воли медленно возвращалась. Наплывала волнами и уходила с отливом. Где же ножик? Дом. Иринка. Упало что-то. Подсвечник? Рябина за окном. Или ёлка? Муть, усталость. А утром – Спортсмен и Маруся. Он точно помнит, что, одеваясь, взял нож. И в лодке тот прилегал к ноге. И за столом, когда чуть было не началась драка. Ах, чёрт! Койки. Они таскали тяжёлые сетки. Он выложил нож на подоконник… А потом: всё быстрее, второпях на переправу.
– Э-э, плохой из тебя работник. Кто хорошо ест, тот хорошо работает, – Балагур смахнул с подбородка крошки. – На, хлебни водички. Что в сухомятку-то…
Шурик приложился к фляжке, чуть приподнял голову и… поперхнулся. Кашель тугой, как жгут, забился в горло. Балагур услужливо похлопал по спине. Но кашель не проходил.
– Ты чего, Шура? Ты чего? – испугался толстяк, когда лицо юноши посинело. – Водички может?
Сашка судорожно мотнул головой и, хватаясь за грудь, другой рукой показывал наверх, на берёзовый ствол, под которым они обедали. Его загадочные жесты и задыхающаяся мимика принудили Балагур к решительным мерам. Он согнул Шурика животом на своё колено, наклонил и вставил два пальца в рот. Кашель прорвался тяжёлым, влажным фонтаном недожёванной кашицы.
– Ну, как ты? – брезгливо вытирая руку, спросил Борис. – Дышишь?
Шурик кивнул, ему понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться, вернуть чёткость мыслям и разогнать радужные круги перед глазами.
– Напугал ты меня! Как же так, Шура!? – толстяк заботливо склонился над ним.
– Топор, – сипнул Шурик и вновь закашлялся, но уже лёгким, очищающим кашлем.
– Какой топор? – не понял Балагур.
Сашка лишь махнул рукой вверх, Борис поднял глаза.
