«Это добром не кончится, — думала Гермиона, уныло размазывая по тарелке луковый суп. — Что-то должно произойти, и вряд ли это будет что-то приятное».
И, как по команде, улучив в разговорах мимолётный перерыв, хозяйка Норы, слегка прочистив горло, обратилась к Гермионе:
— Дорогая, ты что-то совсем не ешь и выглядишь бледно. Плохо себя чувствуешь?
Гермиона подняла голову от своей тарелки и натянуто улыбнулась:
— Ну что вы, Молли, просто голова болит.
— Да, она совсем себя не жалеет, — пытался вступиться за неё Рон, но на него внимания никто не обратил.
— Что ты, деточка, я знаю, какой утомительной может быть первая беременность. Все эти головокружения и токсикоз по утрам. Ты зря не пришла ко мне за советом, я знаю прекрасный рецепт нужного зелья…
Апатичный было ко всему Артур заметно оживился, и не успела Гермиона ответить, как он спросил:
— Беременность? Вас можно поздравить? Что же вы молчали!
— Нет. Никакой. Беременности. — Даже она понимала, что ответила слишком резко, но ничего поделать с собой не могла. Вся обстановка действовала ей на нервы, а острая боль в висках не прибавляла благожелательности. — И я надеюсь, что ещё лет десять нас не нужно будет с ней поздравлять.
Если раньше гости не прислушивались к их разговору, то теперь все звуки смолкли. В абсолютной тишине Гарри закашлялся, подавившись водой, а Рон слишком сильно воткнул вилку в свой салат. Звон металла о стекло ввернул ещё одну спицу в висок Гермионы, и она, не справившись, слегка зажмурилась. Грозу было не миновать.
— Вот как… — Молли вновь вернулась к трапезе, и все с облегчением вздохнули, но Гермиона знала, что это лишь начало. Она знала, что хозяйке дома нужен был разгон, слишком внезапна была эта новость.
«Уютная» тишина и впрямь продлилась недолго, и, как только присутствующие вновь попытались завести непринуждённый разговор, Молли сразу вернулась к оставленной ранее теме.
— И как давно ты это решила?
Вопрос был с подвохом, но отступать Гермиона была не намерена.
— Я знала это всегда.
— Вот как. — Молли отставила приборы и чуть нагнулась вперёд, явно пытаясь «задавить авторитетом», но она забыла, что Гермиона не была её дочерью и не реагировала на подобные угрозы. — И как долго ты планировала пудрить мозги моему сыну?
— Мама! — возмущённо воскликнул вышеупомянутый сын, но Молли оборвала его грозным взглядом.
Гермиона тоже отложила приборы и скрестила руки на груди. В любом случае при такой усталости и головной боли ей кусок в горло не лез и вряд ли у неё разыграется аппетит после этого разговора.
— Я никогда не вводила никого в заблуждение. Наша жизнь с Роном и тем более планирование совместных детей никоим образом вас не касаются.
Пока Молли разгонялась для нового витка разговора, Гермиона поднялась и оглядела притихший стол. Рон низко опустил голову, но кончики его ушей пылали, и она знала, что ему стыдно за всю эту сцену.
— Приятно было вас всех повидать. Думаю, нам пора?
Рон кивнул, но не успел он встать, как Молли вновь была в боевой позиции. Она тоже встала, но Гермиона уже вышла из-за стола и пошла по направлению к камину.
— Нет, постой! А ты, Рон, никуда не пойдёшь, пока я с тобой не поговорю! Слышишь, стой!
— Молли, я думаю, не стоит портить вечер выяснением отношений, — изо всех сил стараясь сдерживаться, насколько возможно, мягко ответила Гермиона.
— Нет, я выскажу всё! Ты не достойна моего сына! Уткнулась в свои книжки и за ними света белого не видишь! Да где ж это видано, чтобы женщина не хотела родить от любимого мужчины? Ты и не любишь его, только пользуешься его добротой и держишь при себе как верную собачонку.
Этого Гермиона вытерпеть уже не могла.
— Хватит! — Она резко развернулась, и свет замигал от её едва сдерживаемой магии. — Вы можете не любить меня, вам может не нравиться мой образ жизни, вам может наплевать на мои интересы, но вы никогда, слышите, никогда не можете указывать мне, кем быть и что делать! Рон знал, на что шел, мы знакомы с ним большую часть своей жизни и, думаю, его любви хватает, чтобы принимать меня такой, какая я есть.
За её речью наблюдали все, но она была слишком подавлена и зла, чтобы рассматривать реакцию окружающих. Всё её внимание было сосредоточено на Молли Уизли, в девичестве Пруэтт, которая, в своё время, была лучшей выпускницей и выдающейся волшебницей. Мысли летали в её голове, сталкиваясь друг с другом и рождая новые. «Где ж это видано, чтобы женщина не хотела родить от любимого мужчины?» «Нет, в чём она преуспела? В блестящих чарах по чистке картофеля и мытья посуды?» «Как долго ты планировала пудрить мозги моему сыну?» «Я захотел от тебя детей ещё тогда, в день победы».
Она перевела взгляд на мертвенно бледного жениха и спросила:
— Рон? Ты идёшь?
Она старалась придать своему голосу стойкости, но всё равно ей казалось, что вопрос прозвучал жалобно и даже жалко. Гермиона зажмурилась, чтобы не видеть метания на лице Рона, и, не дождавшись ответа, шагнула в зелёное пламя камина. Она не обернулась.
***
Как только Гермиона вывалилась из камина на ковёр, её едва не стошнило от отвращения всей создавшейся ситуации. Она не могла думать ни о чём, кроме как несправедливости судьбы к ней. Почему на неё свалились все трудности именно сейчас? Как так вышло, что отлаженная, прекрасная жизнь чуть меньше чем за месяц превратилась в катастрофу? И кто виноват в том, что Гермиона всё более и более путалась в своих чувствах и желаниях? Может, она уже начала сходить с ума?
Обхватив себя руками, будто было холодно, она поняла, что не в состоянии даже заплакать. Черт бы побрал весь этот стресс. Ей было невыносимо жаль себя. В пустом, тёмном доме, слушая завывание ветра за окном, который будто плакал вместо неё, Гермиона чувствовала своё невыносимое одиночество. Разве не должны муж и жена быть самыми преданными друг другу людьми? Разве не обязаны они вступаться друг за друга перед нападками общества?
Промчавшись в свой кабинет, она взмахом палочки запечатала дверь и добавила пару звукоподавляющих чар. Меньше всего ей хотелось сейчас слушать Рона, что бы он ни хотел сказать: обвинить или, наоборот, извиниться. Ей
