И в этот момент я ощутил… ЭТО…
И это было тем уже знакомым и пугающим… Когда в том же злополучном зале камней, воспоминания о котором неотступно следуют за мной, я взял в руки синий азурит, во мне тогда промелькнула искра эмоций. Мимолётная, почти незаметная, но уже тогда заставившая мое сердце испуганно сжаться и выронить его от страха. Повторно она вспыхнула во мне, когда Карнекир буквально силой вытащил из Кардела извинения — и уже тогда напугала меня до полусмерти. Сейчас же это искра разгоралась внутри, наполняя не теплом, и не холодом, и не силой — а болью и страданием. О, как же я отчётливо сейчас ощущал своё бытие, каждый вдох — страдание для моих лёгких, каждый шаг — страдание для моих ног, каждый взгляд — страдание для глаз, каждое движение тела — бесконечное страдание всех клеток, из которых оно состоит. Само существование стало невыносимым страданием, каждое мгновение причиняло огромную боль… и страшно было то, что боль эта, каждую секунду причиняя невыносимые мучения, в последний момент отпускала, позволяя ощутить мимолётное облегчение, обрести надежду — и все это лишь для того, чтобы в следующий момент снова содрогнуться от почти невыносимой боли…
И внезапно всё кончилось. Спасительное аметистовое тепло в который раз выручает меня из беды, обволакивая страшную боль и утягивая её в самые глубины подсознания. Пришедшая вслед за ним нежность, вероятно, от янтаря вдохнула новые силы. Я рискнул открыть глаза.
Оказывается, я упал. По счастью, на песок падать было не столь больно. Я попытался было подняться, но всё моё тело напоследок ещё раз резанула боль, которую аметистовое тепло не успело до конца погасить. Охнув, я упал обратно на песок.
— Господин Киртулик, — тихонько сказал Валлексо, всё-таки рискнувший перевернуться на брюхо, — кажется, принцу плохо.
Через несколько секунд возле меня склонился господин Киртулик. Я всё ещё пытался подняться с земли. Начальник стражи протянул было мне руку, однако, едва он коснулся моей кожи, как тут же с изумлённым возгласом отдернул её.
— Лазурь?! Но это невозможно! Как, почему? — непонимающе шептал он. После чего развернулся и узрел-таки Флекса, который незаметно пытался вытереть лапкой слёзы.
— Это ещё что такое?! — взревел он, мгновенно оказываясь возле дракончика, — что за нюни? Домой захотелось, к мамочке? Это я запросто могу устроить! Вернёшься и покажешь, какой ты неумеха, что тебя даже учить не пожелали, а выгнали с позором! Ты этого хочешь?!
Дракончик испуганно замотал головой, насколько это было возможно в его положении. Киртулик выпрямился, отвернулся, закрыл глаза и, сделав глубокий вдох, сказал:
— Вон отсюда! Все! Возле казарм дождётесь патруль и летите с ними три круга вокруг острова. А теперь прочь с глаз моих!
Я уже поднялся на ноги, так что успел увидеть, что драконят как ветром сдуло. Начальник же стражи подошёл ко мне, но я отшатнулся от него, как от прокажённого.
— Не подходите! — прорычал я, инстинктивно ежом ощетиниваясь тысячей игл. Киртулик послушно остановился. Никогда я ещё не терял над собой контроль, используя свои способности так грубо и угрожающе — но меня переполняла ярость от увиденного. Плачущий Флекс всё ещё стоял у меня перед глазами, однако на помощь спешило уже родное аметистовое тепло, успокаивая и возвращая способность здраво рассуждать. Иглы пропали. Я вздохнул и расслабился.
— Мне никогда вас не понять, — выдохнул я, отворачиваясь, — да, я знаю, Мизраел ценит вас и доверяет вам. Я знаю, что вы гораздо, гораздо старше меня, и что вам на этом острове лучше всех известно, как защитить жизнь, и свою, и чужую. Но я не могу понять такой жестокости. Извините меня, но я не стану у вас обучаться.
Я ожидал какой угодно реакции: злости, гнева, раздражения, но господин Киртулик… засмеялся. Тихо, спокойно, как будто снисходительно позволяя мне считать свою точку зрения верной.
— А ты думаешь, покорить небо так легко, юный принц, — с усмешкой спросил он, — что кто-то рождается, уже умея летать? Нет, это умение ни в ком не закладывается с рождения. Все без исключения рождаются для того, чтобы ползать. А вот учиться летать — это очень тяжёлый труд. Все учат летать по-разному: птицы просто выбрасывают своих птенцов из гнёзд. Но им-то что: не полетел птенец, упал, разбился — через год выведут нового. А мы так не делаем: слишком любим мы своих детей, да и рождаются они у нас очень редко.
Он подошёл ко мне и, по его мнению, ласково положил мне руку на плечо.
— Небо, принц, оно ведь ошибок не прощает. Небо — это место безграничных возможностей — и безграничных опасностей. Когда ты машешь крыльями в небе — да, это всегда будет вызывать чувство бешеного, пьянящего восторга; однако малейшая ошибка, оплошность — и вот ты упал на землю и переломал себе все кости, или, хуже того, свалился в море. Вот к чему мы должны готовить наших детей, Дитрих. Да, обучение тяжело и физически, и психологически, и, хочешь, верь, хочешь не верь — но каждая слеза моего подопечного эхом бьёт по мне. Однако я вынужден это делать, потому что иначе нельзя. Потому что если кто-то из них в решающий момент не сможет вспомнить все положенные знания и навыки, должным образом применить их, и погибнет из-за этого — то боль будет в сотни раз сильнее. Я через это прошёл, Дитрих. Все драконьи наставники через это проходили.
Я молчал. Мне нечего было ответить. Который раз я ощутил вспышку бессильной злости от того, что оказался в этом месте, со своей жизнью, своими правилами. Это совсем другой, уникальный мир, со своими законами. Я в очередной раз вынужден признать, что мы не просто мало знаем о драконах — мы о них не знаем ВООБЩЕ ничего. И каждый раз тыкаться вслепую, без конца заходя в тупики — это было невыносимо.
— Это ничего не меняет, — прошептал я, отвернувшись, — вы можете быть тысячу раз правы, но это ничего не меняет. Я не принадлежу вашему миру. Я навсегда останусь в нём хрупкой куклой, которая сломается от любого неосторожного движения. Никто в этом не виноват — такова моя природа. И оттого мне здесь не место.
— И что, ты просто так сдашься? — недоверчиво спросил Киртулик, — а как же желание вспыхнуть? И поразить тех, кто где-то там, очень высоко и
