Мальчишка… хорошо. И увлечен своей лютней так, что шагов не слышит. Она осторожно расправила платье, выдернула шпильку, удерживавшую скрученные узлом косы. Быстро расплела, тряхнула головой, спутывая пряди. И наступила на сухую ветку, громко хрустнувшую под ногой.
Мальчишка вскочил и обернулся, а она с восторгом поняла, что повезло ей трижды — эта лютня была работы мастеров Твердыни. Должно быть, трофейная… или тоже наследство?
— Я помешала тебе? Прости, — тихо сказала она, внимательно рассматривая этого… мальчика. Под глазами у него залегли глубокие тени, и этот болезненный блеск… дар пробуждается. Сильный дар… жаль.
Впрочем, нет. Сильный дар — это хорошо. Это будет надежно и быстро.
— Ничего… я хотел побыть один, — пробормотал мальчишка, покрепче прижав к себе лютню.
— Прости, — повторила она. — Я услышала музыку — красивая мелодия… мне даже показалось…
— Что?
— Что я… как будто слышала ее во сне, — смущенно призналась она.
— Как это — во сне? — настороженно и немного испуганно спросил мальчишка. Похоже, и он взял эту музыку из сна-видения…
— Вот так… — она развела руками. — Не знаю… может и не во сне, просто где-то на базаре… ты не мог бы сыграть еще?
Тревога и настороженность не ушли из взгляда мальчишки, но он, похоже, был не избалован вниманием к своему искусству. Вновь сел на камень, обнял лютню, и заиграл мотив, такой до боли знакомый… раз, два, три… пять, семь, десять тактов… и ее тихий голос, неуверенный, точно она с трудом припоминает слова:
— Я подарю тебе мир мой —
родниковую воду в ладонях,
россыпи звездных жемчужин,
светлое пламя рассветного солнца…
в сплетении первых цветов
Я подарю тебе сердце…
Музыка оборвалась.
— Откуда ты знаешь? — крикнул мальчишка, и она испуганно вскинулась.
— Приснилось! Просто приснилось…
— Мне тоже… с тех пор, как я нашел в дедовом сундуке эту лютню, мне снятся странные сны. Я спрашивал — но никто мне не отвечает, я даже ходил к Жрецам Эру… мне сказали — это наваждение, выкинь из головы и лучше работай. Но разве наваждение может быть таким? Нам говорили — наваждение, это плохо, это ложь, но я чувствую — это правда! Эта музыка, эти песни… — он согнулся, обнимая лютню, всхлипнул, и она, внутренне дрожа, протянула ему фляжку.
— Вот, выпей… мне тоже снятся сны. Я нашла в старых вещах этот кинжал, и с тех пор вижу их…
— Они звались… рыцари Аст Ахэ, — выговорил он, и приник к горлышку фляги.
— Да. Рыцари Аст Ахэ…
Как же он силен. И как хорошо, что сейчас, утопая в видениях, он сосредоточен на себе. На том, что ощущает сам — приглядись мальчик к нежданной собеседнице, кто знает, что бы увидел? Быть может — Твердыню, а может — Гэлломэ, а может — Лаан Ниэн… было то, что она хотела сохранить только для себя.
Фляга вина — этого было немало, пусть даже вино это слабое, скорее — сидр. Но важнее здесь не вино — важнее настойка ацелас, и она вкладывает в чужую ладонь узкий тонкий кинжальчик, несущий в себе память и боль тех, кто потерял самое дорогое… мальчишка замирает, и глаза его опрокинуты в прошлое, не видя, как она поспешно заплетает волосы, убирая косы шпилькой, и скрывается в переплетении ветвей…
К вечеру у нее мучительно разболится голова. Дешевая плата за знание — за сбывшееся видение, за первый шаг по этой дороге… дороге, что будет полита кровью тех братьев и сестер, кого она принесет в жертву. Жестоко, да — впрочем, она и себя принесет в жертву, не колеблясь.
Она спешит к дому, не оглядываясь. Ее глаза устремлены к будущему - тому будущему, которое она сотворит.
========== Часть 13 ==========
Изломанное тело у корней Белого Древа. Разбитая лютня. Кровь…
На праздник не приносят оружие. Кто первый бросил камень? Неизвестно, да и не важно, когда хмель и злость закипают в душах, а тонкая фигурка жрицы со строгим ожерельем на груди словно бы источает легкое сияние и даже величие, поднимаясь с поднятой рукой:
— Да не станет на благой земле места отступникам!
Да. И пусть Свет не хвалится белизной одежд, измаранных в крови — прошлое сошлось в бою с настоящим, видимое со скрытым, истина с ложью — честного боя не будет. Спасибо, Единый — я выучила урок, побеждает подлейший, и вот — моя первая стрела с ядом на острие.
«Во имя Единого, — говорит она. — Да будет уничтожено Зло!»
Что-то меняется в мире. Не-Свет и Не-Тьма столкнулись, как клинки, сплавились, как две полосы стали, расплескались пролитой кровью на белых камнях. Кровь… тяжкий запах крови, смешанный с запахом осенних листьев, цветов, вина, хлеба и мяса. Жертва Осени, жертва Богам… Маани-Мстящая, дочь Вайхри-Войны, их обеих принято изображать вперед спиной, потому, что лица их ужасны. У Вайхри железные крылья, у Маани вскрыты ребра и вырвано сердце. Ее зверь — хорек, маленький убийца. Ее коса заканчивается петлей. Призывая Вайхри, помни, что Маани всегда идет следом за матерью. В руках у нее красный хлеб, замешанный на крови.
Вайхри страшна и величественна. На ней железо, и золото, и меха. В волосах — жемчуга, губы алые, громкий смех. Но облик ее столь же ужасающ, сколь и прекрасен — полюбил же ее бог Радости, Сын Весны, Айнелар. Ибо Вайхри принесла драгоценные жемчуга, и рассыпала их дорогой от его дворца до своего дома, и когда он шел, ноги его погружались в жемчуга до голенища сапожка. Вайхри не держится за богатства — что ни возьмет, все раздаст, но от нее полученное может уйти так же легко.
Или его отнимет Маани, которая любит и ненавидит мать, за то, что та вырвала ее сердце. Вайхри, вечно воюющая, боялась, что ее враги доберутся до дочери, поэтому сотворила великое заклятие — вырвала сердце дочери, сварила в котле с сотней колдовских трав, и дала Маани съесть. Та стала неуязвимой, но боль не оставит ее никогда, а насытиться она может лишь чужими сердцами.
Откуда она знает все это?
Должно быть, рассказывали наставница или дед… впрочем, неважно. Что ей до сказок чужого народа? Впереди работа, много работы, грязной, тяжелой, страшной…
Болит голова. Ей подносят чашу с вином, а мертвое тело уволакивают куда-то в темноту. И она снова говорит:
— Пусть светлый праздник не закончится тьмой и кровью. До утра еще далеко — пейте, пойте, танцуйте, веселитесь. Тьма не властна здесь, и слуги ее будут повержены так же, как ее хозяин…
Прости, Учитель…
И снова стайкой легких бабочек над разгоряченной толпой вспархивает смех. Звучат голоса —
