Лизи отошла от витрины и направилась дальше по улице, всё дальше удаляясь от звенящих сирен и шума города.
За углом одной из подворотен послышался всхлип, а за ним удар. Ещё один. Всхлип превратился в скулёж, к нему примешались чьи-то голоса, такие несчастные, полные страха и слёз, что душа выворачивалась наизнанку. Лизи никак не могла разобрать слов, всё внутри обмерло, будто похолодело. Кажется, били женщин. Она пошарила в карманах рюкзака, нашла ключи и взвесила их в ладони. Не годится. Бросила связку обратно и перехватила зонтик поудобнее. Если у негодяев пистолеты, зонт-трость так себе аргумент. Лизи несмело шагнула на ватных ногах на залитый тусклым светом фонаря переулок. Руки дрожали, сердце колотилось, стучало по рёбрам, то ли умоляя бежать отсюда, и чем скорее, тем лучше, то ли подбадривая, дескать, давай, супервумен, хоть одному негодяю этого города расквась нос. И если сегодня суждено умереть, то хотя бы не от руки Джокера. Может, это слабое утешение…
Женщина вскрикнула, и крик оборвался. Другая захрипела, заскулила, как-то по-собачьи, и Лизи ускорила шаг. Мир сжался до размеров грязного переулка. Качающийся фонарь над мусорными баками заставлял тени исполнять страшный ритуальный танец. Они тоже качались, корчились, повторяя движения своих хозяев, вытягивали руки, били наотмашь кулаками.
Подонков было двое. Один оказался сразу за баками, а перед ним на коленях стояла девушка. Молоденькая. Совсем юная. Гадёныш намотал её волосы на кулак и вдалбливался в её рот. Девчонка задыхалась, хрипела, скулила. Одна её рука свисала тряпочкой, неестественная, будто вовсе не её. Всё лицо в крови, нос повёрнут в сторону. Господи. Ещё одна девчонка лежала у стены, держась за живот, а около её лица расплылась густая лужа блевотины. Лизи почувствовала, как её желудок скрутил спазм, хотел вывернуться наизнанку, исторгнуть горький кофе. Храбрость улетучивалась как воздух из лопнувшего шарика. Внутренний голос вопил: «Беги! Вали отсюда!»
Господи, дай сил, не оставь в этот миг.
Второй ублюдок вытирал нож о пиджак женщины. Она сидела на коленях в луже мочи и рыдала, вытирая рукавом подбородок. Из её рта тянулись белые ниточки, блестели в тусклом свете, свисая до груди. Сперма.
Суки.
Когда тот, что у стены, обернулся к Лизи, она, забыв себя, замахнулась и проехалась зонтом ему по его лицу. Хруст. Он отпустил девчонку, и она выплюнула его член и отползла в сторону, склонилась над лужей. Её без остановки рвало.
Что-то коснулось рёбер, и Лизи не сразу поняла, что это нож. Она размахнулась и хотела ударить второго говнюка, но он перехватил зонт и съездил кулаком по её лицу. Лизи чуть не упала, кое-как смогла удержаться на ногах, но в голове всё перевернулось верх дном, и она теперь не могла понять, зачем пришла сюда. Перед глазами мельтешили мушки, вылетая из жёлтого фонаря. Первый урод, тот, которого она огрела, схватил её за горло и стиснул пальцы. Больно. Страшно. Воздуха не хватало, Лизи пыталась разжать его пальцы, хрипела, отчаянно билась и пыталась пнуть негодяя. Но второй снова ударил её по лицу, и что-то горячее обожгло глаза, потекло по щекам, коснулось губ. Солёная боль наполнила её рот.
— Смелая, да? А вот мы тебя сейчас по кругу пустим. И зубки твои ровные посчитаем.
Лизи вынырнула из боли и туманного небытия, пытаясь вырваться из удушающих грязных пальцев, пока другой урод задирал ей кофту, рвал её. Паника окатила Лизи холодной волной, потянула на дно. Кулак оборвал отчаянный крик. Было страшно, озноб электрическим током проходил по всему телу, руки тряслись. Было мерзко, страшно, кажется, она ревела, слёзы смешивались с кровью, пачкали шею, впитывались в кофту. Почему-то мысли рассеялись, и только запомнилось, как качался, безмолвный свидетель мерзости, фонарь. И тени качались. И ещё запомнилась белая бабочка в чёрный горох на шее ублюдка. Он хохотал, задирая рваную кофту Лизи, хватая липкими от слюны и спермы пальцами за грудь. Лизи кричала, всё ещё пытаясь вырваться.
И вдруг гадёныш пошатнулся, неуклюже переступил с ноги на ногу и завалился набок. Тело с грохотом рухнуло на грязный асфальт, и Лизи увидела стоявшую позади женщину с доской в руках. Она хлюпала кровавым сломанным носом и скалилась, глядя обезумевшими глазами на второго ублюдка, всё ещё держащего Лизи за горло.
— Ма-амочка-а, — рыдала одна из девчонок.
Лизи извернулась, выскользнув из хватки замешкавшегося урода, и пнула его. Женщина, воспользовавшись заминкой, успела вдарить ему доской по лицу.
— Бежим скорее, — глотая кровь, поторопила она женщину и девушек.
Женщина помогла подняться девчонке у стены, а Лизи подхватила под руки другую, рванула её на себя, вытягивая из воняющей гнилью лужи. В боку жгло, кофта прилипла, бросало то в жар, то в холод. Она не помнила, как помогла бедняжкам выбраться из переулка, не помнила, преследовали ли их ублюдки, всё словно стёрлось из памяти, остались только яркие образы, вырванные фонарём из сумрака, как негодяи измывались над своими жертвами.
Лизи очнулась уже дома. Она захлопнула дверь, прижалась к ней и только теперь позволила слезам омыть испуганное лицо. Порванная кофта сползла с плеча, размазывая кровь, словно кисть. И Лизи, утопая в истерике, зачем-то постоянно её поправляла, словно от этого зависела вся её жизнь. Остро хотелось всё забыть, всё, что она увидела и пережила. Перед глазами не переставая качался фонарь и в такт ему переминались тени. Неприятные, ужасные, мерзкие. Воняло мочой и рвотой. Лизи закрывала глаза, и каждый раз одно и то же: фонарь, тени, фонарь, тени.
Непослушная кофта сползла в который раз. Лизи дрожала, пальцы не слушались её, когда она хотела вытащить из мятой пачки сигарету. Она переломилась и выпала из рук. Лизи снова заплакала, вытирая лицо рукавом и размазывая кровь по щекам.
Телефон разорвал тишину настойчивым звонком, разбивающим гнетущее безмолвие. Не вовремя. Лизи мысленно отправила звонившего ко всем чертям, кое-как дошла до ванной, скинула рюкзак на пол и достала пузырёк с таблетками. Пальцы не слушались, словно одеревенели. Лишь журчание воды тихонько убаюкивало, хотя облегчения это не приносило, наполняло голову болезненной пустотой, и тревоги смешались с тихой болью в боку. Над бровью и в щеке пульсировало. Наконец горьковатая таблетка привычно легла на язык. Забыться. Уснуть. Только бы всё оказалось сном, ужасным, мерзким, слишком грязным, слишком липким. Вода смыла горечь во рту, и Лизи положила на язык ещё одну таблетку.
