Лизи отпрянула, не понимая, к чему такие перемены: от нежности и страсти к запугиванию. Всё-таки решил застрелить?
Словно читая её мысли, Джокер прислонил дуло к её животу.
— Сначала хотел проучить тебя так.
Щёлк. Лизи вздрогнула.
— А потом напомнил сам себе, — Джокер приложил палец к подбородку и изобразил задумчивость: — Ты же моя радость. Как я могу пустить в тебя пулю? Это толпе на улице на тебя наплевать, они и похуже что могут сотворить. Поэтому…
Он раздвинул ноги Лизи и сел между ними поудобнее, так, чтобы она не смогла свести колени вместе. Дуло уткнулось между ног, чуть толкнулось внутрь, и Лизи дёрнулась, испуганно схватилась за руку Джокера, прошептав умоляюще: «Не надо!»
— Ещё хоть раз рыпнешься, я нашпигую пулями старину Хенка, а уж за ним не заржавеет, — притворно ласково зашипел Джокер.
Он ввёл пистолет глубже, остановился, рассматривая Лизи. Наверное, на ней лица не было. Джокер схватил её за волосы и повернул голову в сторону: на стене от пола до потолка возвышалось зеркало. И правда, бледная кожа, огромные, полные страха и непонимания, глаза.
Она не ощущала, было ли ей больно или неприятно, холодно или жарко. У Джокера на всё найдётся своя извращённая философия, свой, понятный только ему, ответ. И сейчас он имел Лизи пистолетом. Скалился, растягивал губы в улыбке, постанывал, наблюдал за реакцией. Склонялся к ушку, шептал непристойности про пистолет и вводил его снова.
Что следовало испытывать в этот миг? Отвращение? Оно было. Удивление? И ему нашлось место. Неужели возбуждение? Да.
— Да-а, — промурлыкал Джокер.
Почему его искалеченная, вывернутая наизнанку любовь манила? Приручала, делала своей, заставляла хотеть его. Лизи зажмурилась и смяла простынь, впившись в неё пальцами. Она дышала чаще, ей нравилась эта извращённая игра, потому что у Джокера своё понятие о любви, о сексе, о наказании. У него всегда всё своё — ничего чужого, навязанного опостылевшим обществом.
Пистолет легко скользил внутри, и всё под Лизи было мокрым. Стыдно и жарко от этого грязного действа. Может, Джокер ждал заветных слов? Типа стоп-слово, чтобы прекратить одну пытку и начать другую. Возможно. В конце концов, Лизи давно не восемнадцать, ни к чему больше ломать комедию и притворяться правильной, она же такая же искалеченная, как его чувства к ней.
Её пальцы дотронулись до его руки, сжимающей пистолет. Лизи повернулась к зеркалу и увидела, что теперь на неё смотрела совсем другая девушка: губы налились маковым цветом, в глазах похотливый блеск, требующий дать ещё. Больше.
Грешница и грешник.
— Я хочу тебя, — как во сне пробормотала Лизи.
Джокер склонился и чмокнул её в щёку.
— Мы ещё не закончили.
Он вынул пистолет и отбросил в сторону, на край кровати. Потянулся к карману, сначала к одному, потому к другому, замешкался. Он был возбуждён, на грани, его подбородок подрагивал — нетерпение в каждом движении, в каждой детали, во всём. Джокер взвинчен, наэлектризован, а в глазах дикий огонь, два страшных, чудовищных пожара смотрели на Лизи. Наконец он достал складной нож и щёлкнул им.
Лизи встрепенулась, подалась было назад, но тонкие цепкие пальцы легли на ногу, мягко, но уверенно. Жест, кричащий о том, чтобы Лизи молчала и не смела спорить.
— Папочка ещё немножко поиграет, а ты будешь хорошей девочкой и не станешь мешать. Договорились?
Лизи опасливо смотрела на нож. Вроде бы ничего такого, недлинный, сантиметров пять всего и в ширину едва ли толще пальца, но это не отменяло главного факта: это, мать его, оружие. В руках Джокера — опасная игрушка, и Лизи даже думать не хотела, что он хотел сделать.
— Но сначала небольшая прелюдия.
Джокер наклонился и дотронулся губами до губ Лизи. Ей хотелось отвечать, и она позволяла себя целовать, жадно ловила каждый тихий, хрипловатый стон. И в одно мгновение вдруг стало не всё равно: а вдруг он дарит эту боль не ей одной? Вдруг у этого красного палача есть кто-то ещё? Ревность уколола сердце. Это её палач. Такая же простая искалеченная истина, как и та, что Артур принадлежал ей. Лизи отогнала мысли, снова и снова отдаваясь жадному поцелую. Два пальца снова вошли внутрь, и Лизи ахнула. Грешница отдавала себя на суд грешнику и тонула в бессовестно сладкой пытке.
Он касался её шеи, покусывал, жаркое дыхание обжигало ушко. Лизи запустила пальцы в его волосы — впервые она признала его своим дьявольским любовником.
— А теперь… Лежи смирно.
Джокер подтянул её к себе и раздвинул ноги ещё шире, усаживаясь поудобнее. Он плашмя приложил лезвие между ног, аккуратно раздвинул им нежные складки. Лизи замерла и повернула голову к зеркалу. Неужели она правда позволит сделать с собой всё что угодно? Даже это?
Кончик лезвия осторожно проник внутрь, и Лизи вздрогнула, мотнула головой, осознавая, что происходит.
Она не знала, что ответить. Наверное, что хотела верить, но могла ли?
— Всё будет хорошо, радость.
Лезвие аккуратно продвинулось вперёд, и она зажмурилась. Сердце колотилось. Происходящее было… странным. Она хотела свести ноги, оттолкнуться, но Джокер положил ладонь на её живот, чуть надавил и, скользнув ниже, стал ласкать. Лезвие проникало медленно, аккуратно, бережно, если о нежности в данном случае вообще уместно говорить.
— Тебя заводит опасность? Да?
Лизи боялась пошевелиться, прислушиваясь к своим ощущениям. Страх всё-таки проснулся, но не такой жгучий, не такой яростный, скорее это было волнение перед возможной болью, перед тем, что её могли серьёзно повредить. Она вздрагивала, когда лезвие, едва выйдя из неё, снова погружалось во влагу. В какой-то момент Лизи зашипела: когда Джокер вынимал нож, он всё-таки порезал её немного. Отложив оружие, он запустил пальцы внутрь, и Лизи облегчённо вздохнула, чувствуя привычное живое тепло.
Вопреки ожиданиям крови совсем мало. Он не искромсал её, лишь поранил вход. Волнительное желание в паху снова загорелось под натиском ласк. Джокер лёг сверху, удобнее разведя её бёдра и устраиваясь, и вошёл разом. Грубо. Глубоко. Резко.
Лизи выгнулась, обвила ногами его бёдра, подталкивая пятками и подсказывая ритм и глубину. Ей так не хватало его, так хотелось ощутить тяжесть, как он её заполнял, растягивал. Джокер часто и громко дышал, срываясь на протяжные стоны, а она крепко ухватилась за его плечи и выгибалась, привставая, насколько это возможно, на носочки. Каждый раз он сильнее нажимал на её бёдра и прижимал к кровати, входил грубо и сильно.
— Ты плохая. Ты ведь плохая? — он уткнулся в её ушко и сбивчиво
