— Мышонок…
— Не смей! — Лизи мотнула головой. — Ты не имеешь права так называть меня. Зачем? Скажи мне, зачем это всё? Ты — это он? Он — это ты? Или кто-то кого-то подменяет? Как всё объяснить? Я не понимаю!
Она спрятала лицо в ладонях и тяжко вздохнула не в силах больше плакать. Ей хотелось сложить дважды два, но ответ её пугал, весь какой-то неправильный, невозможный. Чудовищная арифметика.
Артур ухмыльнулся, пошевелил руками и с интересом посмотрел на Лизи. Молчал. Хоть бы слово проронил, пусть даже страшное, но развеял сомнения или ещё хуже — подтвердил. И если бы сказал, что всё только кажется, всё неправда, «я сейчас всё объясню»: согласилась бы она поверить ему? Впустила бы в сердце жестокий обман? И потом, когда бы к ней пришёл Джокер, Лизи не смогла бы на него смотреть как прежде, зная жуткую правду: там, под этим ярким гримом — Артур.
Артур!
— Это долгая история, малыш, а у меня, сама видишь, времени маловато.
Голова закружилась. Вот только не сейчас, сейчас не надо, потому что разговор предстоял тяжёлый, и хорошо бы хоть сколько-то быть в ладах с рассудком, если это вообще возможно. Лизи устало потёрла переносицу и попыталась собрать себя из осколков. А тени нависали над ней молчаливыми палачами и молчали, и жутко становилось. Непонятно, что страшнее: сидеть в полупустом доме наедине с сумасшедшим человеком или опять, как в старые добрые времена, подпустить невидимое эхо своего тёмного сознания так близко.
— Ты и Джокер, — Лизи замолчала не в силах совладать с нависшим вопросом. Слишком громоздкие слова, неповоротливые. Грубые. Ужасные, как самая гнусная правда, которая хуже отвратительной лжи.
— Смелее, — и хриплый смешок. — Мой мышонок ничего не боится.
Мышонок. Какое знакомое и в то же время невыносимое слово. Лизи подняла застывшие глаза на Артура. Или на Джокера.
Артур никогда не называл её мышонком, кроме того раза, когда был сам не свой. Он и не он. Слишком раскованный, слишком смелый, слишком страстный. И этих слишком, пожалуй, можно насобирать на целую несмешную книгу шуток. У Артура и Джокера зелёные завитушки, только один их аккуратно зачёсывает, а другой ходит с небрежной гривой.
А шрам? Ведь у Артура есть шрам!
Лизи кое-как добралась до кровати и села перед своим чужим мужчиной. Склонилась над уставшим лицом. Артур вымученно улыбнулся и промямлил:
— Мне больно.
Лизи не ответила, она склонилась над ним и присмотрелась. С первого взгляда ничего. Но вглядевшись повнимательнее, увидела контуры, как раз над верхней губой, и аккуратно подцепила ногтем. Артур облизнулся, поморщился и сощурился. Раз, и в пальцах Лизи повисла силиконовая наклейка. Взгляд вниз. Сердце обмерло: шрам на губой.
— Развяжи меня, и мы обо всём поговорим, — тихо, почти извиняясь, попросил Артур. Или Джокер.
Она сползла с кровати, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Горько. Больно. Надрывно. Даже осмелевшие тени отступили на шаг назад, испугавшись, не веря, что человек может утонуть сам в себе, а не в своих водянистых снах и растревоженных страхах. Всё умерло. Осень, не успев наступить и порадовать долгожданным урожаем, сгнила и рассыпалась пеплом меж дрожащими белёсыми пальцами. Все ожидания и солнечные мечты обратились в прах, а Артур, её Артур, оказался куда большим чудовищем, чем все те зловещие монстры, которых он породил, обратившись в Джокера. А был ли Артур? Может быть, Лизи с самого начала попала не в ту сказку? В ней не было места для принца, который сбросил с себя обличье гадкого отродья. Вообще не было никакого принца. Только чудовище, которое таким родилось, и героине сказки просто не повезло: её обвенчали с демоном. Она обручилась с ним не в церкви, а под серым небом Готэма. И пировали на той проклятой свадьбе вечно голодные крысы да жадные вороны, унизавшие шпили остроконечных зданий, протыкающих ночь насквозь.
— Зачем ты так со мной поступил? Что же я сделала, чтобы заслужить весь этот ад? — всхлипывая, спросила Лизи, не отнимая ладоней от лица.
— Я не хотел причинять тебе зла, ведь я тебя люблю. Я защищал тебя как мог.
— Защищал? — закричала она и продолжала кричать срывающимся голосом: — От кого ты меня защищал? Скажи мне!
— От него. Он способен на куда более ужасные вещи, но я не разрешал ему, потому что люблю тебя, — страх сковывал Лизи, когда она слушала тихий, но уверенный голос Артура. Он правда верил в то, что говорил!
— Ты актёр? Ты умело играл две роли?
— Нет, — удивлённо ответил он, — нет. Мы разные. Я слушаю его музыку и иду за ней, будто слышу сам себя, того, кем хотел бы быть, но никогда им не был.
Он говорил и говорил, его голос звучал как угасающая, почти догоревшая свеча, которая взбиралась по тающему фитильку, надеясь на спасение. Ждёшь, что вот-вот огонёк погаснет и разрешит темноте лизнуть чёрную ниточку, на которой он только что плясал, но огонёк не сдаётся. Не гаснет. Так и голос Артура раздавался мерным тиканьем часов, и Лизи его больше не слушала. Она думала о том, как верила в его любовь, любила, а он ответил ей нездоровым чувством, названия которому не было. Или было, но ответ могли дать лишь в Аркхэме в строке «диагноз».
Все эти долгие месяцы именно Лизи считала себя сумасшедшей, крадущейся по опасно наточенному лезвию своего разума, думала, что сходит с ума и хваталась за Артура, как за свет. А он был тьмой.
— Я тебя любила, а ты меня уничтожил. Посмеялся надо мной.
Она снова заплакала, на этот раз обиженно, и промозглая весна за окном протяжно завыла вьюгами, жалась к холодному стеклу и разглядывала разбитое сердце своими болезненными белыми от снега глазами.
Так можно было просидеть до самого утра, дожидаясь последнего вздоха истекающего человеческой кровью дьявола, услышать его последний вздох и мысленно расстаться с прошлым. Но память не обмануть. Лизи положила ладонь на едва округлившийся живот и всхлипнула: что бы ни случилось, её прошлое всегда будет настоящим,