Модестас отрицательно покачал головой.
— Нет. Пойду я. Дело еще есть. К Сашке зайти обещал…
— А ко мне зайдешь сегодня?
Паулаускас замялся. Кинул взгляд на часы, подумал немного и неуверенно кивнул:
— В восемь.
— В восемь, — поймал его на слове Белов. — Буду ждать.
========== Часть 15 ==========
«здесь мерилом работы считают усталость»
Девять часов. Модестаса до сих пор нет.
Раньше он никогда не опаздывал. И Белову никогда до этого не приходилось его ждать. Но прошел уже час, и Белов заволновался не на шутку.
Он позвонил Ване. Тот сказал ему, что они весь вечер провели с Сашкой — тот помогал Едешко разбирать карточки в поликлинике. И тогда уже Белов забил тревогу.
Не в силах спокойно сидеть на одном месте, он вскочил со стула и принялся мерить комнату широкими шагами. Он метался из угла в угол, как раненый зверь, и не знал, что ему предпринять. Куда бежать? Где искать друга? Ждать дольше не было сил…
Белов прошел к окну, выглянул наружу. В голову лезли самые страшные мысли: Модестаса сбила машина или его пырнула ножом местная шпана, чтобы вырвать из ослабевших пальцев кошелек; он напился и не может теперь вспомнить, где он и куда шел, или вообще упал, подскользнувшись на гололеде, и свернул себе шею…
Белов сжал виски пальцами и принялся с остервенением их растирать. Нужно подождать еще несколько минут… Он придет…
Белов кинул взгляд на часы. Начало десятого. Если до половины Паулаускас не появится, Белов пойдет его искать. Все равно, куда. Главное — не сидеть на месте!..
…минуты тянутся убийственно долго…
***
Он пришел. Ввалился боком в комнату Белова, отчего тот испуганно замер на мгновение, а потом стремительно подскочил к другу, чтобы поймать его. Паулаускаса шатало, и он никак не мог устоять на ногах
Он пьян? Нет, здесь другое.
Белов помог Модестасу дойти до кровати. Уложив его на постель, обеспокоенно склонился над другом. На его лице кровь.
— Где ты был? — допытывается Белов, но Паулаускас лишь досадливо отмахивается от него.
— Все равно. Теперь уж точно…
Белов молчит. Тянет со стола полотенце, мочит край водой из стакана и вытирает лицо друга. Модестас морщится. У него разбит нос, и на скуле большой кровоподтек.
— Американцы? — догадывается Белов.
Модестас, немного подумав, кивает. Его лицо мрачнеет еще больше.
— Зря деньги не взял, — упрекает друга Белов, стирая кровь с его лица.
— Их бы все равно не хватило, — хрипло отвечает тот. — Пусть делают, что хотят… Главное — Агне завтра увезти, а там будь что будет.
Белов смотрит на Паулаускаса и не может сдержать тихого вздоха. А потом вдруг наклоняется к его лицу и смотрит в медовую радужку глаз.
— Ты чего? — спрашивает Модестас, невольно перейдя на шепот.
— Ничего, — так же тихо отвечает Белов и вздыхает. А потом садится на колени перед кроватью и утыкается лбом в шею друга.
***
Он снова маленький мальчик. Ему шесть лет.
Сережа лежит на печке и круглыми от страха глазами смотрит вниз — туда, где происходит что-то непонятное и страшное. Он не дома. Мама с сестрой поехала в городскую больницу, а его, Сережу, привезла к Сережиному дяде — брату отца — в соседнее село.
Кроме него в комнате у стены напротив печки стоит маленькая девочка. Подкидыш, которого нашли сегодня ночью. Из-за нее и творится это нечто совершенно непонятное, что так пугает мальчика.
— Спасибо, спасибо… — шепчут маленькие губы. Девочка лет пяти, лохматая и конопушечная до самой шеи, стоит на цыпочках, вся вытянувшись по струнке. Ее глаза неотрывно смотрят на фотографию — выцветшая, старая, с поблеклым изображением и обгорелым краешком, она висит на стене прямо так, без рамы и стекла, прикрепленная к ней на гвоздик, который грубо и кощунственно продирает сам снимок. С фотографии на ребёнка смотрит суровый военный — молодой еще мужчина с острыми скулами и прямым, чрезмерно длинным носом. Девочка стоит, изо всех сил вытягивая шею — вперёд и вверх — чтобы быть ближе к военному, чтобы смотреть ему в глаза. Она стоит босиком, на заусенчатом незастеленном полу, поджимая под себя пальцы — холодно. А вокруг ни души, и слышно, как снаружи блеет козёл и орёт баба Фрося: «Фу-у-у, пр-рокляты-ый…»
Маленькая комнатка: обитые картоном стены, стол у окна и стул с отломанной спинкой и подранной обивкой. В углу высокий шкаф-великан, строгий, деревянный, с резьбой по краю и без ручки, зато с замочной скважиной, от которой давным-давно потерялся ключ. На полу рядом с ним круглый разодранный в клочья коврик, и на стене ковёр. Закрепленный под потолком, и от того куцый, он своим пёстрым рисунком как бы сужает комнатку, делая ее визуально ещё меньше. У дальней стены лавка, на ней три вялые подушки, а на полу — сползшее с лавки одеяло.
«Фу-у, пше-ел…» — слышится совсем рядом, и в комнатку отворяется дверь. Девочка вздрагивает, но не поворачивает головы к вошедшим.
— Фу, проклятая! — орёт на неё баба Фрося. — Чай опять со фотохрафией говоришь? Тю, дылда!
Девочка вжимает голову в плечи. У бабы Фроси все проклятые: и козёл, и она, и соседский гусь, и Степан Белов, которого все зовут Тюсей.
— И он сказал тебе чой-ли что? — насмешливо интересуется баба Фрося, привязывая козла к стене, куда вбит колышек. — Сказал?! Солдат-то твой на снимке сказал?
Девчоночка кидает на неё взгляд, переполненный такою пламенною верой, что баба Фрося начинает колыхаться от смеха. Колышется она вся целиком: и ее щеки, и нос картошкой, и обвислые бока, и даже подол длинной грязно-зеленой юбки.
— Ну, говори, говори со фотохрафией-то…
Снова скрипит, отворяясь, дверь.
— Ну, Петровна, где твой подкидыш? — в комнатку просовывается худое вытянутое лицо, и два маленьких острых глаза начинают шнырять по углам в поисках «подкидыша».
— А вона где. Со фотохрафией говорит.
Дверь приоткрывается чуть шире, и в комнату проскальзывает угловатая женщина, с непропорционально длинными руками, которые доходят ей почти до колен, и большими оттопыренными ушами на лысой голове.
— Откуда только взялась у тебя энта фотохрафия? — спрашивает она, воровато оглядываясь по сторонам.
— Тюсей притащил откуда-то, на стену повесил и приказал не трогать. Тьфу, старый дурак! Знать бы еще, хто на ней…
— А где Тюсей-то? — спрашивает длиннорукая и шарит взглядом под лавкой, надеясь отыскать его там.
— Да шатается где-то, что с убогого взять?
— Убогий, убогий… — как бы сочувственно качает головой тощая женщина, и обе они замолкают.
— А ты что, Матвевна, пришла? — спрашивает баба Фрося, упирая руки в бока,
