— А где Наталья? — спросила Виктория, отбросив попытки восстановить в памяти хронологию событий.
Алексей Дмитрич встал со своего места и подошел к трюмо у окна. В какую-то секунду Виктория подумала, что он нашел письма Пестеля, которые она так трепетно берегла, и даже испугалась. Но этот мимолетный страх скоро прошел. Алексей Дмитрич не имел обыкновения брать ее вещи и относился снисходительно к ее «женским штучкам» вроде румян или украшений, так что не было никаких опасений, что трюмо его заинтересует.
— Наталья заходила к тебе вчера, — ответил Алексей Дмитрич, возвращаясь к жене с запечатанным конвертом. — Но я не позволил ей тебя беспокоить, и она написала тебе… Вот, возьми. Я обещал передать.
Виктория взяла в руки конверт и в смутном волнении стиснула его пальцами. Она не понимала, зачем ей нужно было писать, если они виделись совсем недавно. Неужели за это время случилось что-то плохое? Какая-то страшная новость или что-то, что Наталья не смогла сказать ей сразу?
Виктория попыталась сесть на постели. Непослушными пальцами она уже разрывала конверт, когда Алексей Дмитрич мягко остановил ее руку:
— Милая, не уверен, что тебе нужно читать его сейчас…
— Почему? — волнуясь еще больше, переспросила Виктория.
Он смотрел на нее несколько секунд, прежде чем ответить. Виктория видела, что он борется с собой — выражение его лица выдавало растерянность и грусть. Виктория судорожно вздохнула. Сердце в груди сначала замерло, а потом забилось с удвоенной силой. Что-то произошло. Что-то страшное.
Шум, донесшийся с улицы, заставил ее вздрогнуть. Кинув затравленный взгляд на окно, Виктория вздрогнула всем телом. Часы в наступившей тишине шли слишком громко, отсчитывая секунды. Что-то произошло. Точно произошло.
— Я прошу, — шепнула Виктория, умоляюще глядя на мужа. — Мне нужно прочитать…
Алексей Дмитрич молча встал со своего места. Его рука на мгновение задержалась на запястье жены, и Виктории показалось, что этим нечаянным жестом супруг хотел ее поддержать. Он знал. Знал, что в этом письме. Знал, что ей написала Наталья.
Алексей Дмитрич вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Виктория осталась одна. Теперь, когда она могла спокойно прочитать письмо, ей стало страшно. Сжимая конверт в пальцах, Виктория пыталась угадать, что скрывается внутри. Она чувствовала — эти строки изменят ее жизнь навсегда. Стоит ей прочитать записку Натальи — и уже ничего не будет, как прежде! А интуиция Викторию никогда не подводила…
Вздохнув глубоко, словно собираясь прыгнуть с обрыва в воду, Виктория развернула письмо. Бегло пробежала взглядом по узким, неровным строчкам. Наталья явно писала в спешке. Или в сильном волнении.
Чтобы вникнуть в письмо, Виктории пришлось перечитать его дважды. В первые минуты ей казалось, что Наталья писала его в бреду — обрывки фраз казались ей абсурдными, никак не связанными. Почему вдруг она вспомнила про Константина — брата императора? И при чем здесь конституция? И что означает слово «началось» в конце?.. Виктория в смятении сворачивала письмо, когда ее взгляд упал на смазанную дату в углу.
Двенадцатое декабря.
Вглядываясь в неё, Виктория пыталась вникнуть, в чем подвох. Она соображала очень долго, ослабевшая от болезни и потрясений. Глядя на выведенные дрожащей рукой цифры, женщина силилась понять, что же ее так сильно настораживает. Одиннадцатое декабря…
— О боже…
Виктория откинула одеяло и попыталась встать с постели, но её качнуло, и она снова повалилась на бок. Голова кружилась так сильно, что стены ходили ходуном и потолок падал вниз — стремительно и неотвратимо. Зажмурившись, чтобы не видеть этого мельтешения, Виктория пролежала так несколько минут, потом попыталась встать снова. Это удалось ей не сразу. Ноги плохо ее держали, каждый шаг давался с трудом.
Она подошла к окну и, облокотившись о подоконник, прижалась лбом к холодному стеклу. По земле бежала поземка. За те дни, что Виктория пролежала в болезни, Петербург замело снегом — улицы были пустые и белые. Только мороз трещал по обледенелой мостовой, да изредка проезжал поздний экипаж.
— Господи!
Наконец, в полной мере осознав случившееся, Виктория прижала ладони к лицу и со стоном упала на колени. Письмо, которое она до этого момента сжимала в руках, выпало из ослабевших пальцев. Чувствуя коленями холод пола, Виктория тщетно пыталась успокоиться. Нужно только успокоиться. Решение придет само. Оно всегда приходит. Нужно только успокоиться.
Виктория встала на ноги и принялась искать глазами свой шерстяной платок. Ей нужно немедленно увидеть Кондратия — он единственный, кто может знать, где Пестель и как его найти. Лихорадочно перебирая брошенные на софе вещи, Виктория случайно подняла голову и чуть не вскрикнула от страха, увидев прямо перед собой худую и мертвенно-бледную женщину. Ей понадобилось не меньше минуты, чтобы понять, что она смотрит на собственное отражение.
Где-то за спиной скрипнула дверь. Виктория обернулась. На пороге комнаты стоял Алексей Дмитрич. Он окинул жену быстрым взглядом и, казалось, все понял.
— Ты никуда сейчас не пойдешь, — спокойно сказал он, проходя в комнату и проверяя, закрыто ли окно. — Уже ночь. Тем более, ты еще совсем слаба.
Алексей Дмитрич передвинул лампу ближе к постели и собрался уходить. В ужасе Виктория повисла на его руке:
— Алексей, я прошу тебя! Мне нужно знать!..
Снова закружилась голова. Виктория почувствовала, как сильные руки обняли ее за плечи и увлекли куда-то в сторону. Устойчивая поверхность вдруг ушла из-под ее ног. Спустя мгновение разгоряченной кожи коснулись прохладные простыни. Виктория поняла, что ее положили в постель.
— Я знаю, милая, знаю, — услышала она тихий, полный сострадания голос. — Но тебе нужно быть сильной, милая моя девочка…
Ее нежно поцеловали в лоб. Виктория закрыла глаза, вдохнула в себя запах. Не пороха, а терпкого кофе и медикаментов. Муж гладил ее по голове, утешая, как маленькую девочку. Он здесь, рядом с ней… А Павел? Как же Павел?
— Прости меня, — рвано выдохнула Виктория, сама не зная, просит ли она прощения у мужа или у Пестеля. — Я не могу… Не могу…
Алексей Дмитрич задул свечу. Виктория забылась неспокойным, мучительным сном.
***
Письма горели так ярко, что слепило глаза. Они полыхали долго, словно пытаясь выжечь воспоминания не только с бумаги, но и из самой души. И, глядя на взлетающие вверх обожженные клочки, Пестель чувствовал почти физическую боль. Грудь сжимало гнетущее чувство утрат, и невидимые тиски сдавливали голову. Там, в этом огне, сгорало его прошлое.
Уже давно скрылись из вида и его дом, и разожженный во дворе костер, но Пестель до сих
