Он снял мундир и лег на диван, поджав под себя ноги. Болела голова, было холодно, но второго одеяла не было. Не придумав ничего лучшего, Пестель укрыл ноги своим плащом и закрыл глаза, пытаясь уснуть.
Не получалось.
Его мысли то и дело возвращались к Виктории, которая, наверно, уже видела седьмой сон. Лишь бы не наломала дров, хмуро подумал Пестель, вспомнив, как подозрительно легко согласилась девушка с его словами о том, что ей надо уехать.
Он перевернулся на другой бок, гоня размышления о том, что Виктория задумала что-то плохое. В конце концов, все скоро кончится. Послезавтра он будет уже в пути, в нескольких милях от Петербурга, еще через сутки он передаст ее под ответственность кому-нибудь из своего полка, а через неделю и вовсе забудет о девушке, как о маленьком недоразумении.
С этими мыслями он забылся в тревожном, лихорадочном сне.
***
Дорога, дорога, дорога. Много миль уже позади, но впереди еще столько же.
Пестель сидел в кибитке, укутанный до самого носа в непонятно откуда взявшийся шерстяной платок, и угрюмо смотрел перед собой. Взгляд — осоловевший и измученный. Он все-таки заболел. Но не простудой или гриппом, как полагал сам Пестель, а невыносимыми мыслями об окончательной и бесповоротной гибели России. Когда Пестелю было плохо, он всегда думал об этом, в сотни раз прокручивая в голове одни и те же мысли и решая, что бы он изменил в первую очередь. Собственно, именно так и родилась его «Русская правда». Не сразу, но планомерно, от первой до последней строчки. Пестель думал об этом постоянно, его ум ни секунду не находился в покое. Вот и сейчас он лихорадочно пытался понять, кто из Южного общества работает на два фронта.
— Выпей воды, — услышал он слева от себя навязчивый голос. Виктория сидела рядом, то и дело задевая его локтем или ногой, и всю дорогу не спускала с мужчины взволнованного взгляда.
Пестель ответил что-то тихое и неразборчивое — он сам не вник в суть сказанного, так сильно болела голова. Девушку этот ответ встревожил еще больше.
— Тебе нужно пить воду, ты болен! — с жаром воскликнула она, суетясь рядом и этим мельтешением доставляя еще больший дискомфорт.
Пестель хотел ответить ей, что он совершенно здоров, только устал немного, но почему-то не смог выдавить из себя ни слова. Тогда он ограничился взглядом — таким лютым, что Виктория сразу же замолчала и даже догадалась отодвинуться в сторону, к краю сиденья. Очевидно, обидевшись на то, что ее заботу отвергли таким грубым способом, она отвернулась от своего спутника и молчала до конца пути.
Кибитку безбожно трясло и бросало на поворотах. Измученный дорогой, Пестель бессильно откинул голову назад и смотрел в низкий потолок. От температуры клонило в сон, но уснуть как следует не получалось. Стоило ему только забыться в полудреме, как кибитку заносило в сторону, и притупившаяся было головная боль снова давала о себе знать.
Сквозь неясный гул в растревоженном сознании пульсировала одна-единственная мысль.
Кто же предатель?
Поджио? Помнится, он недавно выступал на собрании с тем, чтобы отказаться от радикальных решений… Нет, он слишком многое вложил в их дело, он не может быть предателем…
Давыдов?.. Нет, об этом и речи быть не может… Он один из тех немногих, кому Пестель может доверять. О братьях Муравьевых-Апостолах и вспоминать не приходилось. Значит…
…значит, кто-то из расквартированных. Но кто?..
Пестель провалился в вязкую темноту, когда они уже миновали границу и въехали на территорию Украины. Он не слышал, как один из офицеров его полка спрашивал о Виктории, не знал, что кибитка проехала мимо станции, на которой должна была сойти девушка. В лихорадочном ознобе он иногда различал движение возле себя и обрывки разговоров. По большей части — тихий женский голос, который часто повторял: «все хорошо».
…Виктория не остановила кучера там, где ей сказал Пестель. Она знала, что ей потом придется объясняться за этот поступок, но даже страх перед мужчиной и вина за нарушенное обещание оказались не такими сильными, как чувство, побудившее ее остаться. К концу пути Пестелю стало совсем плохо. Виктория не могла уйти, бросив его в лихорадке в сотне миль от конечного пункта. В дороге могло произойти все, что угодно. А если учитывать тот факт, что Пестель, насколько знала девушка, имел при себе компрометирующие бумаги, этот путь был вдвойне опасным.
Именно поэтому она зашторила окно прямо перед носом обескураженного всадника и приказала короткое:
— Едем!
Боже праведный, что бы сказала мама, если бы узнала, что ее дочь без долгих раздумий уехала неизвестно куда с едва знакомым мужчиной?.. Вспомнив мать, Виктория судорожно выдохнула. Буквально на днях она получила от нее письмо — короткое, искреннее, залитое слезами и воском таявшей свечи. Мама просила ее вернуться. Она не знала, для чего дочь отправилась в Петербург. Она думала, что Виктория просто хочет забрать кое-какие вещи, оставшиеся на их старой квартире. Бедная старая мама. Она не знала, что квартиру уже давно отдали, а вещи распродали.
Бедная старая мама.
Она даже не догадывалась о том, что ее дочь затеяла противозаконное, преступное деяние.
В Тульчинском районе их встретили удивленно — явно не ждали, что Пестель вернется так скоро, да тем более с женщиной. Пересуды велись несколько дней — все время, которое Пестель провел в постели, не выходя из крошечной мазанки на отшибе села. Первые сутки он лежал в беспамятстве, и Виктория не отходила от него ни на шаг. Она отпаивала его чаем и обтирала мокрым полотенцем горячий лоб. А потом гладила взмокшие волосы и пыталась успокоить его:
— Все хорошо.
Он бормотал что-то невнятное, часто повторял ее имя. Сначала девушка терялась и отчаянно краснела, молясь, чтобы этот громкий шепот не услышали за дверью. Потом поняла, что для Пестеля Виктория — совсем не имя. Ей уже приходилось слышать раньше это звучащее, как молитва, слово. Даже в бреду, на грани между сном и явью, он думал только об одном.
Пестель пришел в сознание под утро в четверг. Его дыхание стало ровным, исчезли хрипы, и Виктория, утомленная бессонной ночью, задремала. Проснулась она от пристального взгляда. Пестель смотрел на нее в упор со смешанным чувством, понять которое было невозможно.
Виктория замерла, как будто ее застали врасплох. Только теперь пришло осознание неловкости всей ситуации — она провела столько времени наедине с посторонним мужчиной, да к тому же без его ведома. Сгорая от стыда, Виктория зачем-то потушила единственную свечу, и комната погрузилась в
