Подарков набралось пять ящиков. Для переноски их и последующей погрузки-разгрузки я задействовал дворника и кучера. А вот не фиг им водку пьянствовать, пока хозяин в отъезде! Ахмет с Игнатом, впрочем, не огорчились. Не знаю, что их вдохновило: возможность покататься за счет хозяина или мечты о деревенском самогоне и доступных селянках, но ящики они таскали весело. Так что загрузились в поезд и поехали. Я – первым классом, слуги – третьим. Иначе нельзя: кучера и дворника даже в вагон второго класса не пустят – не по чину. Он для «чистой публики» – издержки сословного общества. Расстроенными Ахмет и Игнат, однако, не выглядели. Каждый нес узелок со снедью, приготовленной заботливой кухаркой. Причем, ткань этих узелков кое-где обрисовала угловатые предметы, каковые никак не могли быть хлебом, колбасой, вареными яйцами и прочим снедью, которую берут в дорогу. Гадом буду, заскочили в винную лавку и запаслись напитком с химической формулой «це два аш пять о аш» в штофах. Зря я им командировочные вперед выдал…
О приезде я предупредил управляющего письмом, так что на вокзале нас встречали. Низенький, пузатый мужчина, напоминавший глобус на ножках, подкатил к нам и поклонился.
– Здравствуйте, ваше сиятельство! Счастлив приветствовать на Владимирской земле! Позвольте отрекомендоваться: Иван Дормидонтович Соловьев, ваш управляющий.
– Здравствуйте, Иван Дормидонтович! – ответил я и протянул руку, которую управляющий с чувством пожал. – Давайте без чинов.
– Как скажете, Валериан Витольдович! – кивнул управляющий, как мне показалось, с удовольствием. – Не проголодались дорогой? Может, желаете перекусить? Буфет здесь хороший, а можно и в ресторацию заехать.
– В вагоне чаю попил, – отказался я. – Вы телеги захватили? А то у меня груз и люди.
– Непременно! – заверил Дормидонтович, как я его мысленно окрестил. – Все как распорядились.
– Тогда не будем терять времени: дорога долгая.
Наш кортеж, состоявший из брички и двух телег, загромыхал по булыжным мостовым Владимира. По пути Дормидотович знакомил меня с местными достопримечательностями: Соборной площадью, храмами, губернаторским дворцом, домом Дворянского собрания. Поинтересовался, не желаю ли нанести визиты губернатору и предводителю дворянства? Во-первых, владимирскому помещику, желательно, во-вторых, те будут рады познакомиться с таким известным человеком.
А еще о чем-нибудь его попросить. Чтобы местные власти упустили такую возможность? Придворный лейб-хирург, будущий муж наследницы престола в гости заглянул… Нет, уж!
– В другой раз, – отговорился я. – Сначала поместье.
– Как скажете, – не стал настаивать управляющий, но, как мне показалось, с разочарованием. Наверняка, ему прозрачно намекнули о желании видеть в начальственных кабинетах новоиспеченного помещика. Ничего, перебьются.
Владимир с его мощеными улицами остался за спиной, мы выехали на грунтовку – слегка раскисшую после осенних дождей, но не настолько, чтобы застрять в грязи. Ехать стало мягче. Вдоль дороги тянулись убранные поля, перелески, избы деревень. Потемневшие от времени бревна рубленных стен, соломенные крыши, маленькие окошки. Из-за плетней на нас с любопытством поглядывали женщины в платочках и дети. Мужчин не видно, видимо работают. Соловьев переключился на хозяйственные дела. Сыпал цифрами урожаев, надоев и привесов. Говорил о ценах на хлеб, мясо, сыры. Последние, оказывается, в поместье изготавливали. Для такого дела выписали сыродела из Швейцарии, и под его руководством развернули производство. М-да, ничего не меняется. В двадцать первом веке повторим…
– Скажите, Иван Дормидонтович, – спросил я, улучив момент. – А как селяне в наших землях живут? Не голодают?
– О чем вы? – удивился управляющий. – Какой голод? Мы их семенами снабжаем, молодняком скота. Специально для такого дела свиноферму завели. Спрос на это мясо не велик, для военных нужд его не заготовляют[76], а вот крестьянину – в самый раз. Купил весной поросенка-двух, за лето и осень подрастил, а как морозы установились, забил. Мяса, если, конечно, не каждый день есть, крестьянской семье до Великого поста хватит. А там корова отелится, молоко пойдет. Пятнадцатый год управляющим в Полянках служу, но не слышал, чтоб в округе голодали. Сейчас труднее, конечно – война, многих мужиков в армию забрали, но они свое солдатское жалованье семьям пересылают. Этот рубль в месяц для Москвы не деньги, а в деревне очень даже. Пуд ржаной муки стоит 90 копеек, с припеком это 60 фунтов или 24 килограмма хлеба. Для семьи в семь душ, конечно, мало, ну, так и свой имеется. Урожаи тут неплохие, до новины[77], считай, все дотягивают. Огороды при каждой избе разбиты. Картофель выращивают, огурцы, капусту, горох. К тому же не всех мужчин в армию забрали, старшие возраста не тронули, а такие мужики еще в силе. Я вам больше скажу, Валериан Витольдович, – хмыкнул управляющий, – есть солдатки, которые желают, чтобы муж с войны калекой вернулся – без руки, скажем, или ноги. Такому увечному казна пенсию платит – от пятнадцати до двадцати рублей в месяц[78]. Большие деньги для деревни, можно жить, не работая. Дико слышать, конечно, но такой у нас люд, – он развел руками.
М-да… Проводя ампутации не предполагал, что тем самым делаю кого-то счастливым. Хотя, чему удивляться? И в моем мире хватало желающих добиться статуса инвалида. Рассуждали они логично: болезнь есть, операцию провели, пусть государство помогает. Льготы опять-таки. Был у меня пациент, которому удалили опухоль в кишечнике. Операция была сложной, с колостомой[79], впоследствии скорректированной. Так он, получив удостоверение инвалида, первом делом закрепил на стекле автомобиля соответствующий знак, после чего с удовольствием парковался на особых местах у торговых центров. И плевать, что они для инвалидов с заболеваниями опорно-двигательного аппарата. У него удостоверение есть!
– Свинки у нас замечательные, – заливался Соловьев, – еще до войны двух хряков из-за границы выписали. Скрестили их с местными свиньями, замечательный результат получился. Порода вышла скороспелая и неприхотливая к кормам. За сезон свинка пять-шесть пудов веса набирает. За поросятами к нам даже из других уездов приезжают. Из помета продаем тех, которые хуже – все равно для убоя растить. Лучших себе оставляем. Свинки у нас
