– Обязательно напишу! – заверил гостя.
– Вот и замечательно, – кивнул князь. – Возникнут трудности с публикацией, пишите, не стесняйтесь. После того, как в Сорбонне меня сделали почетным доктором, наши медицинские журналы пожелали ввести такую важную персону в состав редколлегий, – он улыбнулся. – Посодействую.
Ропшин поблагодарил – такое обещание дорогого стоит, и предложил гостю позавтракать – зря, что ли кухарка старалась? Ради такого случая в деревне двух куриц купили, дворник их с утра зарубил. Дорогое угощение[80]. Силы им понадобятся – операции предстоят.
Князь не стал чиниться и позавтракать согласился. Они пили чай, когда в столовую вошла взволнованная медсестра.
– Николай Павлович! – сказала расстроено. – Пациент от операции отказывается.
– Который? – спросил Ропшин.
– Тот, что с гангреной. Говорит: «Не дам ногу резать!» И все!
– Помрет ведь, дурень! – сказал Ропшин в сердцах.
– Позвольте мне с ним поговорить? – спросил князь.
– Извольте, – развел руками Ропшин.
Они прошли в палату. Там Мещерский взял стул и сел рядом с койкой паренька. Тот встретил врача хмурым взглядом.
– Ногу резать не дам! – сказал зло.
– Помрешь! – не сдержался Ропшин.
– Погодите, Николай Павлович! – князь поднял руку. – Тебя как зовут? – спросил пациента.
– Матвей, – буркнул тот.
– Почему ты отказываешься от операции, Матвей?
– Кому нужен безногий? – сердито сказал паренек. – Какой из меня после такого работник? Ни землю пахать, ни траву косить… Кто меня кормить будет? На паперть идти, милостыню просить? И замуж за меня никто не пойдет, – вздохнул он.
– А что, кроме как землю пахать, заняться нечем? – спросил князь. – Руки-то остаются. Сапоги тачать, конскую сбрую мастерить, одежду шить – занятий много. Добрый мастер хорошо зарабатывает. И насчет ноги ты не прав. Дам адрес, съездишь в Москву, там протез сделают. Бегать на нем не сможешь, а ходить – запросто.
– Так деревяшка денег стоит. Где взять?
– Управляющий имением даст, я распоряжусь. Лучше скажи, чем бы хотел заняться после операции?
– Тулупы и полушубки шить, – сказал паренек, подумав. – Мой дед умел, и меня учил, пока жив был. Но вручную это долго. Машину бы швейную! – он мечтательно закатил глаза. – «Зингер». Она кожу берет.
– Будет тебе «Зингер»! – кивнул Мещерский.
– Вправду? – не поверил паренек. – Не врешь, барин?
Ропшин вздохнул и покачал головой.
– Слово князя! – сказал Мещерский. – Дам команду управляющему, купит. Согласен?
– Режь, коли так! – кивнул паренек.
– С чего такая щедрость, Валериан Витольдович? – спросил Ропшин после того как они вернулись в кабинет. – Швейная машина по крестьянским представлениям – целое состояние. К Матвею невесты в очередь встанут!
– Вот и хорошо, – улыбнулся Мещерский. – Приятно делать человека счастливым.
– А то, что вы ему жизнь спасете, не считается?
– В его возрасте люди не ценят жизнь, поскольку не имеют представления о ее ценности.
«Говорит, как старик! – удивился Ропшин. – Самому-то сколько?»
– Считайте это моим капризом, – добавил князь. – Ну, что, Николай Павлович? Пойдем оперировать? С кого начнем? Может, с Матвея? Как, кстати, его угораздило гангрену заполучить?
– На ржавый гвоздь наступил, – махнул рукой Ропшин, – да так, что тот стопу – насквозь. Рану, естественно, не обработали, дескать, пустяк. В больницу привезли, когда ступня почернела. Говорил ведь, что народ тут темный. Мог и столбняк случиться, такое бывает, – он вздохнул. – Жуткая от него смерть[81]. Ну, что, пойдем готовиться к операции?
И они пошли. В операционной Ропшин вновь убедился, что князь, несмотря не возраст, действительно медицинское светило. Хирург с большой буквы. Быстрые, отточенные движения рук, точные команды ассистентам. В устремленных на Мещерского взглядах фельдшера и сестер Николай Павлович читал неприкрытое восхищение. На каждого из больных они потратили не более часа, ампутацию князь и вовсе сделал поразительно быстро. Больше ждали, пока Матвей уснет. Такое для Ропшина было в новинку. Нет, он и сам оперировал, причем, часто. Но больше в несложных случаях или в неотложных. Тяжелых больных отправлял во Владимир – там хирурги опытнее.
– Где вы так навострились, Валериан Витольдович? – спросил Ропшин за чаем, за который они сели по завершению операций. – Честно признаюсь, поражен. Не операции, а какой-то локомотив на рельсах.
– Фронт! – пожал плечами Мещерский, отхлебнув чая с ромом. Бутылку этого напитка князь привез с собой. – Там думать некогда. Или ты рискуешь, или раненый гарантированно умрет. К тому же их много, – он вздохнул. – Война – поганое дело, Николай Павлович, но положительная сторона в ней есть. Науку сильно двигает, в том числе медицинскую. Смотрите, сколько всего появилось в последний год! Новые лекарства, стенты, переливание крови… Сейчас с фронта вернутся призванные в армию врачи, и вы увидите, сколько отличных хирургов появится в России. Часть из них начнет преподавать в университетах, что положительно отразится на уровне подготовке студентов. Много предстоит сделать, чтобы создать в стране передовую медицину, но мы этого добьемся. На этот счет есть поручение государыни.
– Мудрая у нас правительница, – кивнул Ропшин.
– Что есть, то есть! – кивнул Мещерский и отодвинул опустевший стакан в подстаканнике. – Рад был познакомиться с вами, Николай Павлович. Больница у вас замечательная. Везде чистота и порядок, пациенты досмотрены, персонал умелый. Видно, что болеете за дело. Если будет нужда в чем, обращайтесь без стеснения.
– Неловко беспокоить такого занятого человека, – смутился Ропшин.
– Ничего неловкого! – покрутил головой князь. – Считайте, что я взял над вами шефство. Мне, как будущему члену императорской фамилии, положено. Они обычно над полками шефствуют, но я врач, и пойду по своей линии, – он улыбнулся, затем достал из кармана пиджака бумажник и выложил на стол несколько купюр. – Раздайте это сотрудникам и себя не забудьте. Не возражайте! – добавил, заметив, что Ропшин хочет что-то сказать. – Жалованье у вас не богатое. Купите детям подарки к Рождеству или на что другое потратьте. В дальнейшем будете получать прибавку к жалованью у управляющего, я распоряжусь. Мне пора, – он встал.
Ропшин проводил его до крыльца. Там князь пожал ему руку, сел в ожидавшую его бричку и укатил. Николай Павлович обернулся к сотрудникам, которые, конечно, узнав об отъезде гостя, высыпали на крыльцо.
– Валериан Витольдович, – он специально назвал князя по имени-отчеству, чтобы подчиненные оценили степень его близости со светилом, – доволен нами. Очень хвалил. Обещал, что возьмет шефство над больницей. Денег оставил, велел раздать.
– По сколько? – не удержался фельдшер, отец семерых детей.
– Решим, – ответил Ропшин с заминкой. Деньги остались на столе, он их не считал, но рублей двести будет. Себе он и копейки не возьмет. Во-первых, человек одинокий, во-вторых, жалованье у него куда больше, чем у подчиненных. – Думаю, по месячному окладу выйдет.
Сотрудники радостно загомонили.
– Еще князь обещал постоянную прибавку к жалованью, – сказал, повысив голос, Ропшин. – Указание управляющему имением даст.
– Спаси его Христос! – перекрестился фельдшер, и другие последовали его примеру. – Свечку за его здоровье в церкви поставлю, но лучше будет молебен заказать. Что скажете, Николай Павлович?
– Закажем! – кивнул Ропшин.
Как большинство интеллигентных людей России он не верил в бога, однако возражать не стал.
