Та частичка существа, именуемого Чезмаруль, которую Купер мог воспринять своим разумом, кивнула:
— Верное утверждение.
В следующее мгновение она толкнула его, и он повалился на золотую землю, накрытую тенью большей, нежели солнце. Под собой он ощутил пустоту и стремительно приближающийся город.
Пурити подняла молот. Она обхватила обвитую веревкой рукоять обеими ладонями и примерилась к его весу. Свет, лучившийся через Краски Зари, расписал ее лицо многоцветными разводами. Она подошла к ближайшему витражу и занесла тяжелый инструмент над головой. А затем застыла.
— Чего ты ждешь? — спросила Ноно, со звоном вкладывая меч в ножны-зонтик.
Пурити не могла бы с точностью ответить на этот вопрос даже самой себе, но все-таки что-то ее удерживало. У Кайена и Ноно тоже уже была возможность разрушить Краски Зари, но и они потерпели неудачу. Так почему все вдруг решили, что именно она окажется способной на этакий культурный терроризм, надругательство над творением искусства?
«О мои мертвые боги, что же я делаю-то? — Пурити вдруг овладела тревога. Все мышцы девушки были напряжены до предела, и все же она не сдвинулась даже на волосок. — Разве эти окна — не самое близкое к понятию "святыня" из всего, что у нас есть? Краски Зари — наша драгоценная, сакральная реликвия, наше... наше наследие. Как можно ожидать от меня, что я разрушу саму историю?..»
Сила гравитации уже напевала свою песню рукам, державшим молот над ее головой.
Но ведь в том-то все и дело? Гравитация. Гравитация истории, гравитация сковавших их правил: приказы, полученные Кайеном от отца, взвалили на его могучие плечи всю тяжесть будущего гильдий и, может быть, самого города; исполненные безумия преступления Ноно проистекали из слепого инстинкта самосохранения; стой здесь сам князь Ффлэн, была уверена Пурити, он бы смог перечислить множество причин, почему ключ к Оружию не должен попасть на язык ни единой певчей пташке. И в то же время она была столь же уверена, что ни один из вышеупомянутых не сумеет по-настоящему оценить тот акт разрушения, к которому столь старательно подстрекал.
Поэтому они попытались переложить это дело на Пурити. Она-то, в отличие от них, не станет потом терзаться угрызениями совести — что ж, в этом юная Клу была с ними вполне согласна, хотя и сомневалась, что ее мотивы хоть в чем-то схожи с теми, что управляли ими. Она была готова уничтожить Краски Зари из одной только безысходности — сильного и чистого чувства, но на сей раз пришла подготовленной... и собиралась воспользоваться правилами, чтобы изменить игру. Она повернет ход истории к другому будущему.
Ноно издала настороженный вздох.
— Я задала тебе вопрос, девчонка!
Пурити посмотрела на подругу и немного расслабила руки.
— Просто помедлила, чтобы насладиться важностью гравитации, Ноно.
В следующее мгновение Клу обрушила молот.
Один из семи витражей разлетелся на осколки. Битое стекло посыпалось ей под ноги; переливающееся всеми цветами радуги святотатство, сверкающее, подобно сокровищам дракона. Гранат, роза, подсолнух, цикламен, виридиан, кость, полночная тьма... Ноно кивнула, указывая на остальные, и Пурити не стала возражать — песня была написана у основания каждого из витражей. Глаза Клу метались, изучая ноты, сохраняя их в памяти. В такой замечательной, когда дело касалось фактов, дат и страниц, которые Пурити читала один лишь раз в жизни, и такой скверной, когда речь заходила об именах и лицах. Клу, к своему стыду, обнаружила, что молча молится, чтобы память не подвела ее на этот раз.
Под ее ударом рухнуло еще одно древнее стеклянное окно. Затем еще одно, и еще, пока сама она изучала письмена, хранившие в себе Оружие. Подойдя к последнему витражу — тонкой пластине древнего стекла, подвешенной в стальной оправе, — Пурити помедлила. Эта Краска Зари изображала женщину с красными пятнами на боку, водружающую на собственную голову уродливую черную корону. Это окно было самым старым из всех, а потому и самым оплывшим, и прошедшие века превратили пятна в струйки крови, а корону — в пожирающую голову женщины тварь из кошмаров безумца.
Ощутив укол вины, Пурити оторвала взгляд от рисунка на стекле и в последний раз посмотрела на размытый черно-золотой прямоугольник под ним, чтобы написанное в нем раскаленным клеймом отпечаталось в ее памяти. Затем она ударила молотом снизу вверх и проводила глазами осколки, рассыпавшиеся по залу. Послание из глубин вечности было уничтожено. Пурити выпустила из пальцев рукоять. Молот описал дугу и, гремя по напольным плитам, канул в историю.
— Умница, девочка. Сегодня, юнга, ты прославила свое имя.
«Юнга? — Пурити улыбнулась. — Она продолжает говорить как пират, потому что ничего больше о жизни не знает».
— Эй, пацан! — Ноно ткнула Кайена мечом. Клинок пронзил его руку, как масло; каменщик закричал от боли, и Убийца засмеялась. — Беги.
— Боюсь, я не могу, мисс Лейбович.
— Хочешь умереть? Или лучше будет сказать: Умереть? Беги или делай свой выбор, пацан.
— Кайен, — кивнула Пурити, — уходи. Прошу тебя.
Она сама не знала, что случится, если он останется.
«Быстрее», — одними губами добавила Пурити. Кайен заставил себя подняться и стал осторожно взбираться по лестнице, хотя Клу понимала, что он не станет уходить далеко. Пусть Ноно пока посмеется, ведь Пурити приготовила для нее нечто восхитительное, то, о чем Лейбович мечтала так долго, — равенство.
Ступая по осколкам полумиллиона лет, девушка будто шагала по дороге, выстланной острыми звездами, уходя от причиненных ею разрушений. Ноно Лейбович наблюдала за ней с выражением, которое, как понимала Клу, должно было изображать матросское ликование. «Так и представляю себе попугая у нее на плече». Внезапно в груди Пурити родился истеричный, совершенно не подходящий случаю хохот, и она заморгала, смахивая слезы и стараясь не рассмеяться вслух.
Надо было петь. Пока меж стен еще мечется эхо ее ударов, она может использовать Оружие; оно сохранялось в воздухе — разрушенная песня колоколов, звенящая
