Машина пробуждения

тошнотворное пойло, которое вы, как я догадываюсь, собираетесь залить в мое горло.

Гестор смотрел на Купера так, словно рожденный шаман вдруг отрастил вторую голову. Купер сомневался, что кто-нибудь прежде позволял себе такой тон в разговоре с этим человеком.

— Так что... — он повел по крыше босой пяткой, — вот такое оно, мое гребаное вино.

Гестор прикусил губу, чтобы скрыть улыбку. Затем он кив­нул длинноволосому:

— Сомелье Вейч заведует нашей самой лучшей выпивкой. Я позволю ему продемонстрировать тебе тот драгоценный приз, что ожидает тебя.

Губы Вейча растянулись в узкой напряженной улыбке; взгляд его, казалось, никак не может сфокусироваться.

— Забудь про мультиверсум, Купер, — произнес он, отво­рачиваясь. — Мои винные погреба завладеют твоей душой на­много сильнее и на куда больший срок.

Марвин взял Купера за руку, и сомелье повел их к лестнице, убегающей в полные водяных бликов глубины здания.

Вейч спустился с ними по наклонному коридору, вдоль одной стены которого тянулись порталы, и звон в ушах Купера усилился. Из каждого прохода, запечатанного овальным лю­ком, словно они находились не в здании, а на каком-нибудь корабле, доносились вздохи, стоны и звуки, полные чистого животного отчаяния, отражавшиеся эхом от мрачных стен, которые изгибались над головой, образуя нечто вроде схлест­нувшихся волн, которым никогда не суждено обрушиться. Куперу порой начинало казаться, что он вот-вот утонет, но воды не станут спешить убить его; он будет погружаться в без­донные пучины, вначале синие, потом серые, а потом все станет черным-черно. Такой крошечный в этой тьме, но живой, безза­щитный перед многочисленными ужасами пустоты...

После того как они прошли мимо дюжины или около того камер, из каждой из которых доносились звуки страданий, Вейч-сомелье остановился возле одного из люков, положил на него ладонь и прислонился так, словно устал. Спустя мгнове­ние вышли два охранника из Мертвых Парней. Один был то­щим скучающим блондином, а второй, брюнет, усмехался, то­ропливо застегивая штаны.

— Ты серьезно, Флеб? — усталым тоном поинтересовался Вейч.

Брюнет только пожал плечами и вместе со своим напарни­ком замер на страже открытого люка. Купер следом за сомелье вошел внутрь.

В комнате, закованные в цепи или же просто слишком осла­бевшие, чтобы сопротивляться, сидели узники, всего числом порядка десяти. Все они не походили друг на друга ничем, кроме как своим жалким состоянием. Парочка напоминала людей, но облик остальных в большей или меньшей степени был чужеродным; все они были напуганы.

«Так вот где она», — осознал Купер, разглядывая измучен­ных экзотических созданий. Она не пела, не рыдала и даже не кричала с той самой минуты, как он оказался под темным по­крывалом башен, но находилась где-то здесь — ему не было нужно шестое чувство, чтобы знать это. Рядом, приподняв бровь, молча замер Марвин.

Вейч-сомелье произносил названия сортов, двигаясь вдоль выгнутой литерой U стены, и голос его был холоден и равно­душен, словно у лектора. Обозначив очередного узника, он переходил к следующему.

— Дрожащие Пальчики, Пятый Пол, — наиболее любопыт­ный представитель царства фей из оказавшихся у нас в гостях, хотя меньшие его сородичи тоже содержатся в соседних гаре­мах. Говорят, что залы наслаждений небесных владык занима­ют целых семь башен, ты знал?

Трехпалое существо напоминало печального мима; непро­порционально большие ступни и ладони судорожно хватали воздух. Существо пребывало во власти галлюцинаций, кото­рые, как надеялся Купер, были менее неприятными, нежели эта тюрьма. Огромные глаза сверкали на голове акулы-молота, но зубы были сточены; из пасти безвольно свесился язык, усеянный длинными жгутиками, блестевшими в сыром воз­духе.

— Почтенная кастелянша Майя-Ланд, непорочная невеста кого-то или чего-то. Это позволяет предположить, что муж вряд ли заявится ее спасать. Какой-то там бог, да?

Кастелянша была женщиной бальзаковского возраста, аб­солютно обнаженной, если не считать апостольника, прикру­ченного болтами к ее черепу. Глаз у нее не было, и, если судить по шрамам, украшавшим пустые глазницы, она сделала это сама.

Рядом, обняв колени и вперив взгляд в пол, сидел мужчина со спутанными светлыми волосами. Подойдя к нему, сомелье подмигнул Куперу и широким взмахом руки указал на плен­ника:

— А это, разумеется, Курт Кобейн.

Купер отвел взгляд.

Тем временем Вейч повернулся и перешел ко второй по­ловине «выставки».

— А здесь вы можете увидеть трио Первых людей — жемчу­жины в короне нашего гарема.

Марвин толкнул Купера, чтобы тот подошел ближе. Гестор, охранники и еще несколько сопровождавших их Мертвых Парней набились в комнату.

Тем временем Вейч продолжал:

— Онишимекка, фолиоформ, чье пленение, если спросите меня, не стоило вложенного труда.

То, что казалось простой стопкой бумаги, зашелестело страницами и поднялось в воздух на пару футов, образуя не­что вроде сферического оригами. Затем листы развернулись перед Купером наподобие лепестков бумажного цветка, и, пре­жде чем существо бессильно упало обратно на пол, оно успе­ло издать скрежещущий звук, в котором угадывалось един­ственное слово.

Куперу показалось, что Онишимекка произнес: «Она».

— А вот здесь мы имеем две шестых Морриган, кусочек девятикратного существа, успевшего сократиться до шести к тому моменту, как мы ее нашли. Похитить ее оказалось до­вольно просто, хотя она и пытается уверять, что нельзя похи­тить агента судьбы, пришедшего возвестить о ней мирам. Но когда мы выкачиваем из нее жизнь, визжит она не хуже прочих, так что, мне кажется, она заблуждается.

Увидев выражение на лице Купера, Марвин стиснул его плечо.

— Все они либо преступники, либо опасные сумасшедшие.

Купер стряхнул руку, заскрежетав зубами; волны страха накатывали отовсюду, захлестывая необоримым потоком. Оста­валась последняя узница; теперь, когда Купер пришел, она за­молчала.

Вейч-сомелье слегка поклонился ей.

— И конечно же, наш самый известный и крепкий сорт вина, не желающая — или не способная — представиться. Бе­зымянная она или нет, но дает в десять раз больше сока, не­жели иная одалиска, хотя и успевает запечататься, стоит нам выпить слишком много.

В гнезде из сырой кожи рыдало, опустив плечи, создание столь прекрасное, что Куперу не верилось, что такая сияющая красота способна существовать на свете. Золотой свет играл переливами на опаловом теле, а крылья и конечности казались сверкающими протуберанцами, скрывая подробности