Машина пробуждения

кое на что обратила внимание. К примеру, тела погиб­ших охранников лежали в видимом беспорядке, как если бы они не успели перестроиться перед боем, а стало быть, с ними расправились очень быстро. А еще слуги лежали поверх пре­торианцев и явно пришли туда через другой проход. Да, точно, они шли со стороны Пти-Малайзон, в то время как стражники направлялись из Безумия Дендритов, где мы сей­час и сидим. А это подсказывает нам (надеюсь, вы согласи­тесь), что Убийца — или кто там еще ответственен за это, поскольку нет явных улик, указывавших бы на то, что лорд Братислава стал жертвой того же человека или нескольких людей, устроивших резню в птичнике, — расправился с пре­торианцами, а уже потом, застигнутый врасплох слугами, перебил и их.

Леди Лейбович оценивающе посмотрела на Пурити, и в гла­зах Мальвы читалось нечто вроде гневного восторга.

— Ого, потрясающее наблюдение, Пурити, и я уверена, что твой отец будет горд это услышать. Горд, но вряд ли удивлен, учитывая, насколько барон любит превозносить достоинства своей любимой дочери. — (Пурити покраснела. Более лестного комплимента от Мальвы Лейбович нечего было и ожидать.) — Но умоляю, скажи мне, что могло заставить десяток слуг столь поспешно вбежать туда, где только что приключилось нечто столь ужасное?

— Этого мы... я тоже не понимаю, леди Лейбович. Боюсь, у меня нет подходящего ответа на этот вопрос.

— Так говоришь, что побежала в птичник, потому что была напугана, так?

— Да, госпожа.

— Настолько напугана, что обследовала сцену убийства с большей тщательностью, чем обычно делает профессиональ­ный следователь?

Скрипнув зубами, Пурити постаралась развалиться как можно вальяжнее.

— Скажите, госпожа, разве я могла бы стать любимицей своего отца, если бы не обладала некоторыми важными каче­ствами?

Леди Лейбович покачала головой, немного усмирив свои подозрения.

— Нет, разумеется нет. Барон, конечно, порой впадает в дет­ство, но он далеко не глуп. Хорошо. Спасибо, Пурити. Надо бы мне самой посмотреть на то, что приключилось в птичнике, пока преторианцы не начали оживать и наши улики не разбе­жались отмываться от следов своего позора.

— В таком случае, леди Лейбович, я пока поищу отца. Ему следует знать о...

— Не думаю. Сейчас вы четверо спуститесь в покои Елиза­веты и останетесь там, пока я не разрешу выйти. Вам ясно?

— Да, леди Лейбович, — в унисон откликнулись Лизхен и Пурити.

Нини слезла с журнального столика и раздавила окурок в янтарной пепельнице.

— Да, мамочка. — Во взгляде Ноно внезапно сверкнула злоба, когда девушки направились к высоким дверям, ведущим из библиотеки; прежде чем близняшка прикрылась своим зон­тиком, ее подбородок успел непокорно вздернуться.

Путь к покоям Лизхен прошел в напряженном молчании, но, к счастью, идти было недалеко. Все они чувствовали себя не в своей тарелке, и личная стража семьи Лейбович, возглав­лявшая и замыкавшая процессию, определенно никому не улучшала настроения. «Где же все преторианцы?» — задума­лась Пурити.

— И чем мы займемся? — Она была вне себя от беспокой­ства, даже забыла, что следует держать мысли в тайне от остальных. — Устроим долбаное чаепитие, пока Круг уничто­жает Купол?

Лизхен вдруг сжала оба запястья подруги и затрясла их с совершенно мультяшным задором:

— Именно! Отличная мысль, Пурити! Вот что нам необхо­димо, чтобы отвлечься от всей этой суеты. Чаепитие!

Казалось, Братислава отмотала время на час или около того назад, когда еще ничего не знала о судьбе отца, и Пурити даже задумалась, не страдает ли приятельница расщеплением лич­ности.

— Ты, должно быть, шутишь! — Ноно определенно была не в духе, и Пурити внезапно для себя оказалась на стороне близ­няшек Лейбович.

— И правда, Лизхен, разве тебе не стоит, учитывая ситуа­цию, побыть с родными?

Но юная Братислава только всплеснула руками:

— Во имя утонувших богов, конечно же нет! Последнее, чего бы сейчас хотелось Бюрегрету и Абсенту, так это чтобы сестренка путалась под ногами, а мама... мама... она...

— Уверена, твои братья позаботятся о госпоже Братиславе.

Пурити протянула руку, пытаясь утешить подругу, — не важно, нуждалась та в этом или нет. Раз Клу не имела возмож­ности принять участие в поисках Убийцы, она могла хотя бы попрактиковаться в человечности. Одним мертвым богам ве­домо, сколь редким стал этот ресурс.

— Сестринство, — задумчиво пробормотала Лалловё Тьюи, пытаясь собрать воедино знания, логику, домыслы и фантазии, чтобы воссоздать заново вивизистор, что вовсе не улучшало ее настроения.

Ее мысли постоянно возвращались к Альмондине. Чисто­кровная и старшая из дочерей, обладающая притом звериной жестокостью и острым умом, идеальная и телом и духом, та должна была стать любимицей Цикатрикс. И все же это изящ­ное создание веками жило на отшибе дворца своей матери, пренебрегая Дикой Охотой и практически всегда и во всем выбирая путь наименьшего сопротивления. Двор Шрамов вполне мог быть райским уголком, и особенно для наследницы, которой — во всяком случае, в теории — не требовалось при­лагать серьезных усилий, чтобы вызвать теплые чувства у цар­ственной родительницы.

Когда Хинто Тьюи появился в Семи Серебряных мирах и привлек к себе, пусть и ненадолго, внимание молодой Цикатрикс — это было еще до того, как она изменилась, а улучшения стали уродствами, — никто не возлагал особых надежд на дитя, рожденное в результате этого мимолетного увлечения. По всем правилам именно Лалловё было суждено влачить жизнь изгоя вместе с прочими бастардами, полукровками и безродными прихлебателями Двора Шрамов. И все же она очень быстро стала любимой дочерью, добившись для себя тех преимуществ, что давало уважение ее матери. А звезда Альмондины тем вре­менем почти угасла, но наследница, казалось, не испытывала никаких претензий к своей коварной сестричке-полукровке. Лалловё же от всего этого было как-то неуютно; она никак не могла понять, почему сестра без какой бы то ни было ревности позволила ей всецело завладеть сердцем королевы, а не при­резала стерву, осмелившуюся забрать себе то, что по праву причиталось ей.

А затем, нарушив свои привычки и все же примкнув к Охо­те, Альмондина пала жертвой одного из Первых людей, способ­ных пожирать души.

Лалловё припомнила подробности того дня,