Он вновь принялся нарезать утку.
— Не сделай я этого двадцать лет назад, Мирадж, скорее всего, целиком оказался бы у них в руках. Галаны захватили уже не одну страну, и я не хотел, чтобы мы оказались следующими… Мир гораздо сложнее, чем кажется в семнадцать лет, Амани.
— Сколько вам тогда было лет?
«Наверное, ненамного больше, чем мне сейчас. Примерно как Ахмеду».
Он улыбнулся, прожёвывая мясо.
— Так мало, что я целых девятнадцать лет потом гадал, как выгнать чужеземцев из страны… И знаешь, в конце концов мне это почти удалось.
«Нуршем!» Моего брата-демджи султан хотел сделать страшным оружием и уничтожить оккупантов, не пожалев жизней соотечественников.
— Ещё немного, и я бы навсегда избавил Мирадж от галанов. — Он сделал большой глоток вина.
«Ещё немного… но вмешались мы. Спасли Фахали, спасли горожан и моего брата. А султан хотел спасти всю страну, пожертвовав ими ради общего блага».
— Ты ничего не ешь, — нахмурился он.
Мне было не до еды, но я всё же нацепила на вилку кусочек остывшего мяса. Апельсиновый соус превратился в густое приторное желе, приставшее к языку. Как и слова «вы были неправы», которые я не смогла бы выговорить. Будь на моём месте Шазад, она бы нашла что сказать, потому что разбиралась в истории и философии, получив образование у частных учителей, а не в покосившейся сельской школе на задворках пустыни. И всё же мы обе побывали в Сарамотае и видели, как борьбой за правое дело прикрывают жажду власти.
— Чтобы спасти страну, вам пришлось стать султаном, не будучи законным наследником. Очень удобно…
— Султимские состязания — традиция давно устаревшая. — Он аккуратно поставил бокал на стол. — Поединки между братьями и разгадывание загадок, чтобы отсеять дураков и трусов, хороши для кочевников в пустыне, борющихся с исчадиями Разрушительницы, но современные войны ведутся иначе. Сообразительность и мудрость, навыки и знания — не одно и то же. Султаны больше не скачут в бой с саблей в руке, вождю требуются иные качества.
— Тем не менее традицию вы сохранили… — Я подцепила ещё кусочек апельсина, стараясь не шуршать рукавом.
— И чем это для меня обернулось? — горько усмехнулся султан, придвигая блюдо ко мне поближе. Так усмехался Жинь. — Мятежный сын пытается скинуть меня с трона… А состязания устроить пришлось — народ должен был видеть, что хоть я и пришёл к власти… другим способом, но всё-таки чту обычаи. Так что всё не зря… — Он откинулся на спинку стула, наблюдая, как я ем. — В других странах с той же целью широко празднуют королевские свадьбы и рождение наследников, и этого хватает, но мираджийцев не купишь так легко. Они любят своих правителей, только если за власть дерутся насмерть. Вот я и устраиваю Ауранзеб, чтобы напомнить, как своими руками убил двенадцать братьев за одну ночь… — От его добродушного смеха я зябко поёжилась. — Тогда они скорее забудут, что в ту же ночь я пустил в страну ненавистного врага. Мирадж — жестокая страна, Амани… Ты сама живое подтверждение, как и эта утка. — Он тронул стрелу в утиной шее. — Я дал тебе в руки кинжал, и ты первым делом попыталась меня зарезать…
— Это потом уже, а сначала наоборот! — возразила я, и он снова хохотнул:
— Суровая пустыня, суровые люди. Пескам нужен сильный правитель…
«Сильнее Ахмеда», — вновь мелькнула мысль, но я с негодованием отбросила её. Сам же султан сказал: «Лидеру в наши дни требуются иные качества!» Доброта Ахмеда восполнит недостаток решительности. Как человек, он лучше большинства из нас!
Так добр, что мы с Шазад нисколько не колебались, прежде чем взять Далилу с собой в Сарамотай. Ослушались своего вождя, не боясь никаких наказаний.
Шазад говорила, что только плохие правители опираются на страх. Лично я не настолько разбиралась в науках, но полагала, что, если правителю не подчиняются, он вообще никакой. Как же Ахмед собирается править всей страной, если не может справиться даже с нами двумя?
— Ради своей страны я готов на всё, Амани, — продолжал между тем султан. — Хотя… пожалуй, Кадира, не будь состязаний, едва ли сделал бы наследником. — Он задумчиво покрутил в руке бокал.
— Кого же тогда? — с усмешкой спросила я, сильно сомневаясь, что он сам настолько знает своих сыновей, чтобы выбирать с толком.
Однако султан воспринял вопрос серьёзно.
— Рахим куда сильнее, чем казался мальчиком… — Брат Лейлы, принц в военной форме, который поспорил с Кадиром на приёме. — Мог бы стать хорошим правителем, не будь так подвержен эмоциям. — Звёздный свет из-за стеклянного купола блеснул на ободке бокала. — И всё же самым лучшим выбором был бы Ахмед, вырасти он во дворце.
Я опешила.
— Мятежный принц? — с опаской выговорила я. Разговор переходил опасную черту.
— Мой сын верит, что помогает своей стране, и я знаю, что верит искренне. — Султан назвал Ахмеда сыном, и тот тоже всегда называл его отцом. Жинь — никогда, только султаном, словно стремился разорвать всякую связь, но эти двое, судя по всему, не спешили. — Беда с верой в том, что она не всегда бывает права.
Где-то в дальнем уголке шевельнулось воспоминание. Как-то ночью у костра в пустыне Жинь заметил, что вера и логика говорят на разных языках… но что у нас осталось, помимо веры?
Султан опустил бокал, вытер пальцы от соуса и достал из кармана знакомый листок желтоватой бумаги, сложенный в несколько раз и уже потёртый на сгибах, словно его много раз складывали и разворачивали. Перед глазами мелькнуло солнце Ахмеда. «Новый рассвет, новые пески!»
— Намерения у него очень даже благородные, — вздохнул султан, — но ты сама была сегодня на переговорах, Амани. Как думаешь, знает мой сын, сколько оружия мы можем поставить галанам, не перенапрягая собственные ресурсы? Известно ли ему, что у альбийской королевы, последней чародейки в великом роду, по слухам, почти не осталось магии, чтобы защищать свою страну, а сичаньский император ещё не назначил наследника, и его страна сейчас на пороге смуты?
Он и в самом деле ждал ответа.
— Не знаю, — сказала я правду, покачав головой.
Ахмед не посвящал меня слишком глубоко в свои дела. В то же время, полная
