Я ли не воплощение того, во что упёрлось человечество? Стоя на пороге, я не могу выдать ничего, кроме компиляции всего, что уже было. Закрыты двери в вечность, не льётся больше божественный нектар в наши кубки, и неоткуда рвать запретные плоды. Всё что мы можем — это переставлять местами строки и образы в шедеврах прошлого и попсе настоящего. Трупные черви, мнящие себя вершиной эволюции, и таковой являющиеся.
Я запер за мамой дверь. Подышал, касаясь лбом тёплого крашеного дерева. Начнём. Начнём…
Для начала я помылся. Свежесть — это хорошо. А горячая и холодная вода, чередуясь, ещё и бодрят, прогоняя остатки сонливости. Потом — его величество «Монтеррей». Поздравляю, братишка, ты явно хотел меня убить, и я разрешу тебе записать мою сегодняшнюю выходку на свой счёт.
Потом я вышел на балкон и выкурил первую сигарету. Был такой идиотский фильм — «20 сигарет». Суть в том, что мужик за день выкурил двадцать сигарет. Интересно — п**дец. Никогда так увлекательно не спал в кинотеатре. Русское кино — великая сила.
Что ж, мне всё равно понадобится некий триггер. Пусть это будут сигареты. Последняя будет означать — пора.
Пора открывать дверьПора выходить в ночьБлин, путаю слова… Ладно, Цой мне никогда особо не нравился. Может, слишком здоровый для меня — не знаю.
А внизу шли они. Нестройные колонны зомби, которые унаследую мир. Шли в школу, чтобы оставить там ещё немного мозгов и стать ещё немного людьми. Ходить.
Смысл жизни в том, чтобы ходить. Ходить в школу. Ходить в институт. Ходить на работу. Ходить в поликлинику. Ходить в магазин. Эй, чего ты всё дома сидишь? Ты ведь так совсем закиснешь! Пойдём, пройдёмся!
Я рассмеялся и тут заметил Катю. Она остановилась внизу, под балконом, и смотрела на меня. Я улыбнулся ей и помахал рукой. Вот, мол, как мне классно: отвисаю тут, в своё удовольствие, пока вы учитесь.
Она колебалась. Мне вдруг сделалось страшно. Что если сейчас она повернёт? Перейдёт на бег, обогнёт дом, ворвётся в мой подъезд, взлетит на третий этаж и нажмёт кнопку звонка? Плюнув на всё, расправит крылья, ведь она — ангел, и ей это под силам.
Что тогда? Тогда, выходит, что всё зря, и напрасно я встал на тропу? Сумею ли я — снова?..
Оттолкнуть её я не смогу. И в этот момент мы зайдём так далеко, как только возможно, отдав друг другу всё, до последней крохи, оставшись ни с чем, самыми богатыми в мире людьми. Возможно, и среди ангелов — тоже.
Она хотела этого. Она боролась. Я видел это по её тающему в сером утреннем свете лицу. Моя рука замерла, столбик пепла увеличивался.
Шагнула, опустила голову. Шаг за шагом. Мимо угла дома. К школе. Прощай, Катя. Теперь могу сказать искренне, признаться самому себе: я любил тебя. Не идею, не образ, не тень упущенных мгновений жизни — тебя. Ты будешь называть меня эгоистом, я знаю. Так положено: называть эгоистами тех, кто находит «простой выход».
Иисус тоже нашёл этот выход, ибо знал, что умрёт, и не противился. Но он умер, чтобы спасти человечество. А я слишком ничтожен для такого. Я умру, чтобы спасти человека.
Все так больно, что невольноМы почти сошли с умаРеки крови, море кровиТы же видишь всё сама— Как тебе такое, Набоков? — зачем-то пробормотал я и, запулив окурок щелчком с балкона, вошёл в дом.
Первый звонок раздался в десять.
— Ты дома?
— Нет, мама, я на Гаваях.
— Знаешь, не в твоём положении шутить. Ты занимаешься?
— Да нечем пока. Вчера уроки сделал, а сегодня ещё нет заданий.
— У тебя учебники есть! Вот сиди и прорабатывай.
— Хм, а это мысль. Шаришь.
— Что?
— Ничего. Хорошая идея, говорю. Пойду, позанимаюсь.
— Семён…
— Да?
— Ты куришь?
— Нет.
— Врёшь?
— Я люблю тебя, мама.
— Ох…
Я слонялся по дому. Попытался даже сесть за учебники, но не смог прочитать ни строчки. Меня будто действительно вёл куда-то мой путь. Я ходил, ходил, и будто играл сам с собой в «холодно-горячо». Уроки — это было «холодно». Покурить — «горячо». С каждой новой сигаретой всё горячее и горячее.
Как я это сделаю? Балкон? Третий этаж не даёт гарантий. Можно на крышу, по пожарной лестнице, как я пугал дядю Петю. Но — нет. «Холодно». Было время, когда ружьё, висевшее на стене в первом акте, должно было стрелять в последнем. Сегодня это — моветон. Невыстрелившие ружья работают куда лучше. Правда «не выстрелить» ещё нужно уметь.
Вот опять в голове всё перепуталось. Жизнь — как литературное произведение. Заметки на его полях. Не Шекспир главное, а примечания к нему. Ха! Ну а почему бы и нет? Почему бы не наполнять новым смыслом известные баяны? Ведь что нам Шекспир? Драма, написанная другими для других. А то, что на полях — наше. Наше всё. Как Пушкин. Я — Пушкин! Вот круг и замкнулся.
В одиннадцать мама не позвонила. Я сидел на полу под телефоном и смотрел на него глазами преданной собачки. Ну же, ну! Может быть, в этот раз я смогу сказать что-то важное?
Телефон зазвонил в половине первого.
— Резиденция Ковалёвых.
— Семён, ты почему так на телефон отвечаешь?
— А почему нет?
— А если кто-то другой звонит?
— Ну и что?
— Что они подумают?
— Мам, поверь, если человек хоть что-то подумает в результате мною сказанных слов — это уже мне плюсик в карму. Девяносто пять процентов людей не думают вообще никогда.
— Семён!
И снова не было слов. Будничный дурацкий разговор слепоглухого со слепонемым. Я положил трубку и понял, что путь зовёт меня наружу. Надо, зачем-то надо мне выйти. Выйти — и не вернуться. Значит, это будет не здесь, а где-то там. Посмотрим, куда приведёт…
Я выкурил ещё одну сигарету на балконе. Осталось их одиннадцать. Курил — «холодно». Пора выходить, а я простаиваю. Так нельзя. Смерть зовёт, неприлично задерживаться. Отвернётся, обидится, и придётся убить себя самому. А вдруг у меня рука дрогнет?
Дрогнет рука, и висок рассмеётсяБолью фантомной, что не продаётся.Я оделся. Минуту стоял на пороге, пытаясь сообразить перегретым мозгом, всё ли взял. Ключи — да, деньги — да, сигареты — да… Вроде всё. Да господи, чего я туплю-то? Что мне ещё может быть нужно? Цепляюсь за жизнь, как утопающий за соломинку. Пока!
Запер дверь — в последний раз. Руки дрожали. Подумал: может, ключи оставить соседям? Пригодится
