– Что? – пронзительно взвизгнула ворона. Я снова поразился тому, как она ухитряется разговаривать таким количеством голосов, используя для этого горло птицы.
– Доверие. – Я вспомнил те времена, когда любая ее фраза пугала меня до полусмерти. И решил, что фамильярность порождает… нечто. Общение с этой птицей уже стало почти привычным. – С чего ты вообще решила, что я стану доверять тебе хоть в чем-то?
Мою храбрость подкреплял тот факт, что Душелов похоронена и пребывает в своеобразной коме.
– Шиветья не даст мне солгать.
Да, как же! Можете назвать меня циником, но я вбил себе в голову, что за все эти годы голем вмешивался в нашу жизнь больше, чем Кина. И что его манипуляции невозможно отделить от происков богини. И вообще не исключено, что он такой же прохвост, каким становилась Кина, придумывая уловки для приближения конца света.
– Ну хорошо. Ты дала мне слово, помнишь? И меня это устраивает. Богиня знает, что мы здесь? И что я задумал?
– Ее внимание обращено не на вас.
Девочки тем временем сменили меня, наполняя и зажигая лампы. Хорошие они. Научились о себе заботиться и все делать самостоятельно. И еще они с уважением и восхищением наблюдали, как папочка работает. Или, во всяком случае, гадали, что это на меня нашло, раз я разговариваю с полудохлой вороной. А та мне отвечает, словно разумная.
– Если научишься читать и писать на таглиосском, – сказал я Аркане, – то сама все поймешь, потому что сможешь прочесть Анналы.
– Нет уж, папуля, спасибо. Даже не старайся. Я сказала «нет» вчера, снова говорю это сегодня и повторю завтра. Потому что не собираюсь влезать в ваши отрядные дела глубже, чем уже влезла.
Суврин тоже так говорил, слово в слово. Попал он к нам в плен, а стал Капитаном Отряда.
– А на меня можешь даже не смотреть, – заявила Шукрат.
Про Шукрат я не думал. И не стану. А вот из Арканы, пожалуй, летописец получится. Если она согласится попробовать. У нее подходящий характер, чтобы работать в команде.
– Ну что, сезон вербовки закончен? – осведомилась ворона.
– Пока. – Я уставился в темноту, стараясь получше разглядеть голема.
Света не хватало. Но демон вроде спал.
Или, по крайней мере, не проявлял к нам интереса. И это меня озадачило, потому что я пришел его освободить.
Я пожал плечами. Безразличие Шиветьи мне не помешает.
Я отвел Гоблина на другой конец огромного зала, где восседал Шиветья, подальше от чужих ушей. Если бы я прихватил с собой лампу, то увидел бы, насколько точно пол в зале отображает все детали плато за стенами крепости.
– Кина думает очень медленно, – повторил я для Гоблина основные выводы. – Поэтому нам нужно все сделать прежде, чем она сообразит, что мы уже здесь, что собираемся нанести удар и что у нас есть оружие – достаточно мощное, чтобы ее прикончить.
Копье Одноглазого здесь постоянно мерцало. По нему проворно скользили ниточки света, складываясь в непредсказуемые узоры. Кромки наконечника постанывали, разрезая воздух. Казалось, копье чувствует, что его принесли домой.
Никто не стал бы спорить, что это копье – шедевр особого рода искусства. И никто не стал бы отрицать, что Одноглазый, создавая этот шедевр, достиг высот вдохновения, каких не видел за всю свою долгую-предолгую, но довольно жалкую жизнь.
Многие шедевры искусства попадают в категорию «единственный триумф гения своего создателя».
– Как только мы доберемся по лестнице до черной завесы, Кина осознает опасность. Тебе придется действовать быстро. Разгонись хорошенько, чтобы вонзить копье как можно глубже. Копье Страсти оказалось недостаточно мощным, чтобы ее убить. Но оно для этого и не предназначалось. Зато копье Одноглазого создано специально для богоубийства. Можешь его так и называть – Богоубийца. Ты ведь был рядом с Одноглазым почти все время, пока он работал над копьем. А потом в Хсиене он только им и занимался.
Гоблин тоже там был. Но тот Гоблин был живым человеком, а не духом, запертым в оболочке из плоти, которую он носил всю жизнь. И этот Гоблин как минимум часть своей псевдожизни был орудием того самого монстра, которого он же собирается убить. Или покалечить. Или хотя бы вывести из себя.
Сомнения принялись кружить вокруг меня, подобно невидимым друзьям Тобо, но я продолжал говорить, объясняя снова и снова, почему именно он – единственный из нас, кто может нанести удар. И он счел мои доводы убедительными. Или же сам принял такое решение, а надежды и желания остальных для него уже ничего не значили.
Гоблин уселся на летающее бревно.
Я подал свое бревно вперед, чтобы увидеть конец Гоблинова бревна с именем прежнего владельца и убедиться, что колдун ничего не перепутал.
– Тогда вперед, – сказал я. – Я полечу сразу за тобой. Твое бревно настроено так, что вернется само, если ты свалишься.
Гоблин это знал, потому что видел, как это было с Шукрат.
– Если у тебя ничего не получится, я быстро подлечу, схвачу тебя и вытащу. Могу прихватить сотню ярдов веревки. Привяжу ее к твоему седлу, а другим концом обвяжу тебя вокруг пояса.
Гоблин взглянул на меня так, словно подумал: «Напрасно стараешься». Он уже настроился на полет в один конец, убедил себя, что лишь уничтожение собственной плоти избавит его от паразита и позволит обрести покой.
Всю эту чепуху я сочинял на ходу. Я не знал точно, чего на самом деле хочет Гоблин или чего надеется достичь в той фальшивой жизни, которую ему навязали. У меня не очень-то получалось угадывать мотивы его поступков, еще когда он был жив. Но одно я знал наверняка: он стал калекой. Для него жить без Одноглазого – все равно что без одной руки.
И он хотел уничтожить Кину. В этом я никогда не сомневался.
После нашего долгого и трудного спора я с досадой уяснил, что Гоблина не очень интересует эвакуация в том случае, если у него ничего не получится. Но ему требуется дублер, чтобы наверняка довести дело до конца.
Сам не знаю, почему я потратил столько времени на выяснение и уточнение плана Гоблина. Наверное, потому, что внушил себе: все должно быть проделано исключительно по моему плану. А ведь Гоблин почти все рассказал мне раньше, когда я удосуживался его расспрашивать.
Поскольку я сам не склонен к самопожертвованию, мне нелегко преодолеть мой цинизм по отношению к тем, кто склонен. Особенно по отношению к Гоблину, который всю жизнь потакал своему эгоизму.
Гоблин взял копье Одноглазого и повторил то, что я ему уже сказал, но еще не сделал:
– Пора спускаться, Костоправ.
И голос его был ясным, как звон колокола.
Я уселся на бревно. Последняя проверка. Я все еще сомневался, что готов на такой подвиг.
134
Таглиос. Рекомендуется подавать холодным
За Тобо могла
