Да еще запах. Неприятный…
Такой же запах исходил от душилы, обнаруженного мной в недрах дворца. И всегда окружал нас в Дежагоре. Там я настолько привык к этому смраду, что вспомнил о нем, только когда его не стало.
Запах смерти…
В дельте я получил полную меру боли, вообразив, что видел живую Сари среди нюень бао, – и это притом, что был бесчувственным спутником Копченого. Теперь же, опять-таки в мире Копченого, мне досталась полная мера ужаса.
Я проделал маневр, который, будь я во плоти, назывался бы круговым разворотом. И еще, и еще, и еще – с каждым разом все быстрее. И с каждым разом меня все сильнее охватывал ужас. Обращаясь к югу, я успевал заметить нечто темное, огромное, приближающееся, а при последнем повороте разглядел черную женщину, высотой до самого неба, нагую, с двумя парами рук, тремя парами грудей и клыками вампира. Смрад исходил от нее, тлетворным было ее дыхание. Горящие глаза казались окнами в преисподнюю, и смотрели они прямо на меня, и мне никак не удавалось отвести взгляд. Эти очи говорили со мной, обещая и приказывая, и ее свирепый эротизм затмевал все, что я познал с Сари.
Я закричал. Я рванулся прочь из вселенной Копченого.
Ему тоже хотелось орать. Казалось, от ужаса он вот-вот выйдет из комы.
– Что, Мурген, холодно? – заржал Одноглазый.
Я обнаружил, что промок. Будто окунулся в студеную реку.
– Что за черт?!
– Ты снова там застрял, да так, что не докричаться. Пришлось облить.
Меня затрясло.
– Х-холодно…
Я не мог рассказать Одноглазому, что увидел и отчего меня на самом деле бьет дрожь. Наверное, снова разгулялось воображение.
– Т-ты что творишь, хрен собачий! С-смерти моей хочешь?
– Просто заблудиться тебе не дал. Сам-то о себе не позаботишься.
– Кажется, я все-таки заблудился, старик.
Звезды подмигивают с холодной насмешкой.
Выход есть всегда.
Ветер скулит и воет, дыша морозом сквозь ледяные клыки. Молнии с лаем и рыком проносятся над плато блистающих камней. Убийца-наводнение – почти одушевленная сила, обремененная состраданием не более голодной змеи… Ярость – это жарко-красная, почти одухотворенная сила; милосердия в ней не больше, чем в голодной змее. Лишь несколько Теней резвятся меж звезд. Многие призваны – в мир либо в глубины.
Середина плато обильно покрыта шрамами былого катаклизма, рассечена изломанной, как молния, длинной трещиной. И хотя в любом месте эту трещину перешагнет ребенок, она кажется бездонной. Из нее тянутся жгуты тумана – серого, с редкими пятнами иных оттенков.
Трещины видны и на стенах огромной серой твердыни. Башня рухнула на длинную расщелину. Из глубин цитадели доносится медленная глухая пульсация, словно это бьется сердце мира, нарушая каменное безмолвие.
Деревянный трон сдвинулся с места и слегка покосился, изменилась поза сидящего на нем. Лицо искажено мукой, веки трепещут, – кажется, распятый вот-вот проснется.
Да, это своего рода бессмертие, но за него приходится платить серебром страданий.
И настало время это прекратить.
Тьма
Ветер скулит и воет; в его дыхании – горечь. Рычит и лает гром, молнии с неистовой силой вонзаются в плато блистающих камней, устрашая даже Тени.
Плато, знававшее пору мрачного расцвета, избороздили шрамы – следы катаклизма. Почву рассекает извилистая трещина – точно рваная рана от удара хлыстом по лицу. Она неширока – ребенок без труда перешагнет в любом месте, – но до того глубока, что кажется бездонной. Тут и там ползут жгуты тумана, окрашенного в тысячу оттенков серого и черного; лишь кое-где заметны жалкие пятнышки других красок.
Посреди плато высится таинственная цитадель. Она огромная, серая и немыслимо древняя – древнее людской летописной памяти. Одна из ее башен рухнула поперек расщелины. Из глубины твердыни, нарушая вековую тишину, доносится ритмичный, медленный, навевающий дрему стук – словно там бьется сердце мира.
Смерть есть вечность.
Вечность есть камень.
Камень есть безмолвие.
Камень не может говорить.
Но он помнит.
1
Старик поднял глаза. Перо в его руке дернулось, выдавая недовольство.
– В чем дело, Мурген?
– Я прогулялся с духом. Помнишь, недавно земля дрожала?
– Ну и что с того? Не вздумай брать пример с Одноглазого и морочить мне голову всяким вздором. У меня на это нет времени.
– Чем дальше на юг, тем ужаснее разрушения.
Старик открыл было рот, но спохватился и решил подумать, прежде чем что-то сказать.
Старик. Костоправ. Капитан Черного Отряда, а ныне еще и всемогущий военный диктатор Таглиоса и всех данников, колоний и протекторатов этого государства, он вовсе не кажется такой уж большой шишкой. Ему хорошо за пятьдесят, даже ближе к шестидесяти. За последние четыре года он малость погрузнел, почти безвылазно находясь в гарнизоне. Лоб у Старика высокий, с залысинами; волосы редкие. Недавно он отрастил бородку с проседью, которой немало и в шевелюре – там, где она еще осталась. А глубоко посаженные ледяные глаза придают Старику вид суровый и жуткий – ни дать ни взять психопат-убийца. Хотя сам он об этом не догадывается. Вслух никто не говорит, а Старику и невдомек, почему его чураются люди. Он даже расстраивается из-за этого иногда.
Да, дело в его глазах. Главным образом в них. Взгляд у него как у вурдалака, аж дрожь пробирает. Сам он считает себя обычным человеком, одним из братьев Отряда. Но уж коли догадался бы об этом своем свойстве, то непременно использовал бы его на всю катушку. Он не просто считает, что полезно создавать иллюзии в чужих умах, – нет, эта убежденность сродни религиозному фанатизму.
– Давай пройдемся, Мурген, – промолвил Старик, вставая.
Во дворце, если разговор не предназначен для чужих ушей, лучше беседовать на ходу. Дворец похож на огромные соты, пронизанные лабиринтом бесчисленных тайных ходов и лазов. Это переплетение коридоров я наносил на карту, но обойти все закоулки не смог бы и за всю жизнь – даже если бы нам не предстояло не сегодня завтра выступить на юг.
Впрочем, никогда нельзя было исключить возможность того, что сказанное будет услышано кем-нибудь из наших друзей. Хорошо еще хоть врагов удавалось удерживать на достаточном отдалении.
На пороге нас встретил Тай Дэй. Старик поморщился. Личного предубеждения против моего телохранителя и свойственника он не имел, но его бесил тот факт, что многие братья Отряда обзавелись подобными спутниками, ни один из коих не подчинялся Капитану напрямую. Он не доверял нюень бао, хотя никогда не мог толком объяснить почему. Да наверняка и не сможет.
Он понимал, что в той адской кузне, где ковались эти узы, его не было. Но ему довелось побывать в других преисподних. Он и сейчас томился в одной из них.
Я подал знак, и Тай Дэй отступил на шаг, символически признавая наше право на конфиденциальность. Лишь символически, ведь на самом деле он слышал каждое сказанное нами слово.
Правда, проку в этом
