– Вот те на. Можно подумать, будто мне по ночам делать нечего, а спать так и вовсе не надо.
– Не дури. Я бы на твоем месте только радовался. Вполне возможно, скоро все мы уснем навеки.
Да уж, религиозным его не назовешь.
2
– Ну конечно, я же на все руки мастер, – ворчал Одноглазый. – Ежели где надо дерьмо разгрести, сразу орут: «А подать сюда Одноглазого, он живо все устроит».
– Это если сперва не найдут Мургена, – усмехнулся я.
– Слишком я стар для этого бардака, Щенок. Мне давно пора на покой.
В словах чернокожего коротышки был определенный резон. Если верить Анналам, ему перевалило за двести лет и он прожил так долго лишь благодаря своему искусному колдовству. И удаче, превосходящей ту, что когда-либо выпадала смертному.
Мы ковыляли по темной винтовой лестнице, спуская на носилках неподвижное тело. Копченый и весил-то всего ничего, однако Одноглазый ухитрился сделать каторжной даже эту пустячную работенку.
– Ну как, еще не хочешь поменяться? – спросил я.
Я находился сзади, выше по лестнице, а росту во мне больше шести футов, тогда как в Одноглазом наберется разве что пять, да и то если поставить его на толстенный фолиант. Но этот недомерок невесть почему вбил себе в тупую башку, что управляться с передним концом носилок на спуске ему будет легче.
– Ага, – хмыкнул он, – пожалуй. Только вот спустимся еще на марш.
Я ухмыльнулся, потому как нам всего один марш и остался, а потом проворчал:
– Надеюсь, этот паршивец Дрема придет вовремя.
Дреме всего восемнадцать, но в Отряде он уже четыре года и может считаться ветераном. Вместе с ним мы побывали в осажденном Дежагоре. Правда, в голове у него до сих пор ветер гуляет. Опоздать этому малому ничего не стоит, но, в конце концов, он ведь так молод. Почти мальчишка.
Именно благодаря своей юности он прекрасно, не вызывая подозрений, мог разъезжать среди ночи по Таглиосу в фургоне. Он таглиосец из веднаитов и вполне может сойти за подмастерье. А к подмастерью никто не станет цепляться с расспросами, поскольку много знать ему не положено. Хозяева редко находят нужным разъяснять работникам что, как да почему.
Паренька и впрямь никто не предупреждал о том, что его ждет сегодня вечером. Возможно, он вообще никогда не узнает о своей роли, если, конечно, не припрется раньше времени. Предполагалось, что он явится уже после того, как секретный груз будет упрятан в фургон.
Как только мы загрузим Копченого, Одноглазый тоже займет место в фургоне. Ежели припечет – лучше бы, конечно, обойтись без этого, – он скажет, что в фургоне лежит труп Гоблина. Ему поверят: Копченого уже четыре года никто не видел, да и раньше он нечасто появлялся на людях. А Гоблина Старик спровадил отсюда с поручением месяц назад. Зато уж кого-кого, а Одноглазого любой встречный узнает с первого взгляда. Его ни с кем не спутаешь. Чего стоит одна его поганая старая шляпа, до того замасленная, что даже светится в темноте.
А если я и преувеличиваю, то самую малость. Поверят Одноглазому и потому, что все знают: этот черномазый коротышка почти никогда не расстается с маленьким белым колдуном, обладателем лягушачьей морды, которого величают Гоблином.
Главная трудность заключается в том, чтобы никто не обратил внимания на цвет кожи Копченого. Но на худой конец, мог же Одноглазый навести чары на таглиосцев, чтобы те приняли Копченого за Гоблина.
Конечно, рано или поздно все равно обнаружится, что Копченого во дворце нет. Однако лучше поздно, чем рано. Скорее всего, это произойдет случайно. Кто-нибудь попытается преодолеть сбивающие с толку чары и проникнуть в комнату, где годами прятали Копченого. И этим «кем-нибудь» наверняка будет Радиша Дра. Не считая Костоправа и меня, только она и дядюшка Дой знают, что Копченый хоть и давным-давно в коме, но до сих пор жив.
Теперь он приносит гораздо больше пользы, чем прежде, когда был здоров и тайно числился придворным кудесником. Копченый всегда был трусом, каких поискать.
Когда мы наконец добрались до лестничной площадки, Одноглазый едва не выпустил из рук носилки. Ему не терпелось сделать передышку.
– Будешь готов, дай знать, – сказал я.
– Нечего выпендриваться и корчить из себя умника, Щенок, – пробормотал Одноглазый и добавил несколько слов на мертвом наречии.
Явно из одного только желания прихвастнуть своими познаниями – произнеси он заклятие по-таглиосски, результат был бы тем же. А заключался он в том, что над кошмарной шляпой Одноглазого появился светящийся шар – что-то вроде болотного газа.
– Корчить умника? Да я хоть слово сказал?
– Тебе нет нужды говорить. Я же вижу, как ты ухмыляешься. Скалишь зубы, точно дерьмовая шавка.
Одноглазый пыхтел, сопел и вовсе не спешил снова взяться за носилки.
– Старый пердун тяжелее, чем кажется, верно?
Так оно и было. Возможно, оттого, что он заплыл жиром, как боров. Что неудивительно, поскольку этот малый четыре года лежмя лежал, тогда как я кормил его с ложечки супами, подливками и прочей жижей, какую только мог влить ему в глотку.
Возиться с ним было сущей морокой. Я бросил бы его подыхать, не будь он так чертовски полезен.
Отряд не питал особой любви к этому типу, да и мне, пожалуй, он больше нравился таким, как сейчас, хотя мы с ним никогда особо не бодались. Я наслышался столько ужасных историй о его трусости, что, пожалуй, не мог бы и слова сказать в его пользу. Вообще-то, в нормальном состоянии он был средних способностей начальником пожарной команды. В отличие от Хозяев Теней, огонь был для таглиосцев врагом близким и хорошо знакомым. Не окажись Копченый таким паршивцем и не переметнись к Длиннотени, так небось теперь и не валялся бы, словно мешок с дерьмом.
По причинам, выяснить которые не удалось даже Одноглазому, дух пребывавшего в коме Копченого был очень слабо связан с плотью. А вступить в контакт с этим духом – в здешних краях его вроде бы называли «ка» – было вовсе не трудно. Разумеется, при наличии определенных познаний. Я мог слиться с ним, отделиться от своей плоти и переместиться чуть ли не куда угодно. Увидеть чуть ли не что угодно. Вот почему он имел для нас такое значение. Вот почему все, что касалось его, следовало сохранять в строжайшей тайне. Если нам удастся одержать в этой зловещей войне победу, то во многом благодаря нашему умению «блуждать с духом».
– Я готов, Щенок, – сказал
