Рядом с потемневшей от времени деревянной дверью прорезано было маленькое оконце – но за тусклым его стеклом нельзя было ничего углядеть, кроме кружащихся пятен каких-то весьма неопределенных форм. И хотя в самом помещении свет никогда не гас, даже самой глубокой ночью, пробивался сквозь то оконце не электрический свет, яркий и устойчивый, а некое водянистое и нетвердо мерцающее сияние. Не было также и того, кто мог бы считаться владельцем магазинчика, и никто никогда не видел, чтобы кто-либо входил или выходил из него, менее всего – жители этих трущоб. Даже если проезжающая мимо машина притормаживала у бровки тротуара и ее водитель покидал салон с очевидным намерением в ту лавчонку зайти, его хватало только на то, чтобы вдруг ни с того ни с сего развернуться, снова сесть за руль и убраться восвояси. Когда здешняя ребятня шла мимо маленького магазина, то всегда переходила на противоположную сторону улицы.
Конечно, меня очень занимало это здание – с тех самых пор, как я впервые переехал в один из старых домов по соседству. Тут же приметив его простоту и невзыскательность, я долгое время наблюдал за этим сумеречным, тускловато подсвеченным заведением – всякий раз, когда выходил на ночную прогулку. Но ни разу не замечал я в нем никаких изменений в обустройстве, не видел ничего такого, что не было явлено мне в первую же ночь наблюдения за ним.
Но все-таки однажды ночью кое-что изменилось в магазинчике – равно как и в окрестных домах. Лишь на мгновение тусклое свечение в его недрах ярко вспыхнуло, а после снова возвратилось к обычному тускло-тлеющему мерцательному состоянию. Ничего сверх этого я не увидел. И тем не менее в ту ночь я не вернулся в свою квартиру, потому как окна ее засияли тем же первозданным светом. Все старые дома по соседству загорелись одинаково, разгоняя темень позднего часа. Никто никогда больше не выйдет из них, подумал я, покидая улицы этого района, и никто никогда не захочет войти.
Возможно, я слишком глубоко проник в природу того маленького магазинчика, и вот таким вот образом сила, стоявшая за ним, предупреждала меня, что лучше забыть обо всем этом. С другой стороны, быть может, я стал случайным свидетелем закономерного процесса, чей конечный этап невозможно предугадать? Тот свет, он все еще является мне порой, во снах или как часть мысленного образа темного неба, в чьих глубинах звезды сияют слабо, нетвердо и блекло, намекая на движение какой-то размытой мглы вокруг себя, в которой невозможно различить ни внятных форм, ни ясных знаков.
4. Бездна органических формДолгие годы я жил со своим сводным братом, с детства прикованным к инвалидной коляске из-за врожденной болезни позвоночника. Хоть большую часть времени пребывал он в библейском спокойствии, порой его взгляды, обращенные ко мне, переполнялись горечью и какой-то едва ли не звериной дикостью. Глаза у него были странного бледно-серого оттенка и излучали такое сияние, что при встрече сразу приковывали внимание. Даже его инвалидная коляска не так бросалась в глаза, как этот необычный, почти демонический взгляд, в котором сквозило нечто ускользающее, чему я не мог найти название.
Только в редких случаях мой сводный брат покидал дом, в котором мы жили вместе, и это случалось почти исключительно в те времена, когда по его настоянию я водил его на местный ипподром, где лошади бегали большую часть дня во время сезона скачек. Там мы наблюдали, как эти статные животные выходят на трассу и пробегают каждый трек от первой до последней мили. Мы никогда не делали ставок, но всегда забирали с собой программку, где были отпечатаны лошадиные клички со статистикой забегов напротив каждой.
В течение многих лет я наблюдал за братом, когда он сидел в инвалидном кресле за оградой, окаймлявшей ипподром, и заметил, как пристально он смотрел на этих лошадей. В такие моменты взгляд его серых глаз был совсем не таким горьким и жестоким, каким всегда казался, когда мы были дома. В те дни, когда мы не посещали ипподром, он изучал старые программы скачек, содержащие имена бесчисленных лошадей и сложную статистику, касающуюся их достижений в соревнованиях, а также информацию об их физических параметрах, включая возраст лошадей и все разнообразие мастей: гнедые, рыжие, серые, вороные.
Однажды, вернувшись в дом, где мы со сводным братом прожили уже много лет, я обнаружил посреди гостиной его пустое инвалидное кресло. Со всех сторон кресло было окружено ворохом рваной бумаги – клочками тех самых программок, которые брат собирал, и на каждом читалось имя одной из лошадей, которых мы знали по гонкам на ипподроме. Многие из них были мне хорошо знакомы – Аватара, Королевский Трубадур, Дух Прерий, Заводной Гарри и так далее. Потом я заметил цепочку этих маленьких бумажных клочков, уводящую от инвалидной коляски ко входной двери. Я пошел по следу, он вывел меня на крыльцо и оборвался в нескольких футах от тротуара, к тому времени уже частично рассеянный рьяными ветрами холодного сентябрьского дня. Какое-то время я еще пытался что-то выяснить, но так и не смог узнать, что произошло с моим сводным братом – и никто не смог помочь мне в поисках: ни детективные агентства, ни доброхоты-энтузиасты. Брат просто исчез – абсолютно непостижимым образом, по так и не установленной причине.
Вскоре после этого случая я впервые в жизни отправился в одиночку на ипподром, где мы столько раз бывали вместе с братом. Я посмотрел все забеги, с первого до последнего, наблюдал за всеми лошадьми. По окончании гонок, когда их уводили с ипподрома в конюшню, я заметил, что у одного из животных, чалого скакуна, глаза были совершенно удивительного серого оттенка. Проходя мимо моей трибуны, жеребец обратил морду в мою сторону и взглянул прямо на меня – с горечью и абсолютной звериной дикостью.
И было в этом взгляде что-то очень необычное, чему я никак не мог дать имя, что-то поистине демоническое.
5. Феноменальное неистовствоКакое-то время я подыскивал себе дом,
