– Людей из другого города не бывает, – бросила женщина человеку, обозвавшему ее дурой. – Есть только те, кто в другом городе исчезают, и среди них бесноватый пастырь, преподобный Корк. Может он и был чудаком и пройдохой, но никто не назвал бы его бесноватым до его исчезновения в люке, в той комнате, где этот джентльмен, – молвила она, ссылаясь на меня, – слышал его наставительную проповедь не далее прошлой ночи.
– Старая дура, – сказал другой человек, – на том самом месте, где расположен наш северный приграничный город раньше стоял другой город… до того дня, пока не исчез, а с ним и все, кто в нем жил, включая бесноватого пастыря, преподобного Корка.
Потом кто-то еще, зарывшийся в подушки на старом диване вестибюля, добавил:
– Это был бесноватый город, населенный бесовскими сущностями всех мастей, они-то и сделали его незримым. А нынче они разбросали свои пороги, чтоб заманить очередную партию наших, а мы не хотим жить у каких-то там несносных бесов вместо нашего города у северных рубежей.
Невзирая на это, пожилая дама и те, кто к ней примкнул, настойчиво твердили не про старый город или же незримый бесноватый город, а про другой город, какой, согласились они все, никогда не возникал в реальности, а являлся метафизическим фоном хорошо нам знакомого северного приграничного города, и именно туда влекло многих из нас, именно там мы хотели окончить свою жизнь. Какие бы в ходе спора ни приводились факты, одна мысль снова и снова стучала в моем разуме: обрести покой невозможно, покоя попросту нет и не важно, где вы решили укрыться. Даже в северном приграничном городе, хаотично чудном и порочном, существовали хаос и безумие куда сильнее и больше тех, о которых знали местные жители и которые могли представить. Где есть хоть что-нибудь, там безумие и хаос дойдут до такой степени, что с ними нельзя будет ужиться, и это лишь вопрос времени, когда ваш мир, каким бы вы его не представляли, будет подточен, если не полностью опустошен, миром другим.
В течение поздних ночных часов велись споры, строились теории и давались меткие оценки о призрачных городах и материальных порогах, убавлявших постоянное население северного приграничного города – они как позволяли людям исчезать в труднодоступных дверях и окнах, спускаясь по спиральным лестницам или зайдя на призрачные улицы, так и вынуждали покинуть город, ведь по некой причине он становился для людей, или лишь казался для них таковым, совершенно иным по сравнению с тем местом, которое они знали, или за которое принимали его раньше. Сошлись ли в конце концов стороны в своих противоречивых взглядах или нет, я так и не узнаю, поскольку покинул закрытую гостиницу, пока обсуждение было еще в разгаре. Но я не вернулся в свою квартиру в одном из старейших районов города. Вместо этого я побрел за городскую черту, на кладбище, расположенное на вершине холма, и встал среди надгробий, пока не пришло утро, столь же холодное и пасмурное, как и то, перед ним. Теперь я знал, что не умру в северном приграничном городе ни от жестокого несчастного случая, ни от продолжительной болезни, ни даже от собственных рук, а значит, меня не похоронят на вершине холма, где этим утром я стоял и смотрел на место, в котором так долго жил. Я уже побродил по улицам города у северных рубежей в последний раз – оказывается, они стали совершенно иными, не такими, какими были или казались ранее. И это единственное, в чем был уверен мой разум. Минуту я размышлял, не вернуться ли в город, отыскать новые пороги и переступить через них, пока все они опять таинственно не исчезли, чтобы я исчез вместе с ними и попал в другой город, или же в старый город, где, может, еще найду то, что в северном приграничном городе, похоже, потерял. Возможно, там – на обратной стороне – есть что-то наподобие тупиковой улицы, где мне сказали «Когда услышишь пение, то знай, уже пора». И мне не удастся умереть в городе у северных рубежей, равно как я не смогу его и покинуть. Такие мысли, конечно же, способствовали хаосу и безумию. Но я две ночи не спал. Я устал, и каждая сломанная мечта во мне отзывалась болью. Пожалуй, придет день, и я отыщу новый город, в новом краю, где покончу со всем, или хотя бы дождусь кончины в безысходном бреду. А сейчас настала пора молча уйти.
Через много лет я узнал о движении за «очистку» северного приграничного города от того, что за его пределами считалось «заразными» веяниями. Однако следователи, которым поручили это задание, по прибытии в город обнаружили, что он опустел, там жила лишь горстка кликуш или пройдох, и они без конца бормотали о «других городах», «бесноватых городах» и даже о «старом городе». Среди этих личностей нашлась дородная и вульгарно наряженная старуха, она величала себя владелицей меблированных комнат и некоторой другой недвижимости. Эти площади, по ее словам, наряду со многими другими в их городе, сделались непригодными для жилья и бесполезными для всякой практической цели. Ее заявление, видимо, положило конец розыскам следователей, и они составили окончательный отчет, где отвергалась всякая угроза, исходящая от города у северных рубежей, – а тот, каким бы ни был или казался, всегда талантливо умел наводить самые коварные миражи.
Надломленные и больные
Teatro Grottesco
Сначала, как я узнал, никто не рассчитывал на прибытие Teatro. Никто никогда не скажет и не подумает что-нибудь вроде «Teatro никогда не приезжал в наш город, кажется, им уже следует нас навестить», или «Не удивляйся, когда сам-знаешь-что приедет. С его последнего визита уже годы прошли». Они прибывают без предупреждения, без звука фанфар, знаменующего открытие сезона. Если и можно с уверенностью заявить, что их привлекает что-то конкретное, то на ум приходит разве что так называемый андеграунд, художественное подполье. Чем ближе вы к нему, тем выше ваш шанс очутиться в самом сердце их представлений. Вот так вот.
Какое-то время все это оставалось на уровне слухов, домыслов и фантазий. О любом, кто не
