И снова на фотографа нахлынула волна паники, подобная той, что он ощутил накануне, сунувшись в пригородный офис «TG Ventures». Подбежав к лифту, Спенз стал давить на кнопку. Из-за двери Германа Зика вдруг раздался звук – тот самый, гулко-резонирующий, от которого Спенз накануне спасался бегством из приемной «TG Ventures». Тут дверь в конторку снова открылась, и мужчина с ухоженной бородой и в очках в черной оправе показался на пороге. Как раз подъехал лифт, мужчина прошел мимо остолбеневшего фотографа в пустую кабину. Сам Спенз не последовал за ним – остался стоять как вкопанный, уставившись на бородатого джентльмена, так и державшего в руке небольшую мятую сумку.
За миг до того, как двери лифта закрылись, джентльмен посмотрел прямо на Спенза и подмигнул ему. По словам фотографа, это подмигивание из-за очков сопровождалось механическим щелчком, отозвавшимся гулким эхом в тусклом коридоре. Перед тем, как покинуть это убогое здание (стоит ли говорить, что спускался Спенз по лестнице, а не на лифте?), фотограф подошел к двери в контору Зика и подергал ручку. Дверь оказалась открытой. Войдя внутрь, Спенз обнаружил, что кабинет абсолютно пуст.
Точка в злоключениях Спенза была поставлена неделю спустя. В почтовый ящик ему бросили небольшой квадратный конверт без адреса отправителя. Внутри была фотография. Он привез ее в библиотеку Дез-Эссенте – в тот вечер наша братия как раз устроила чтение свеженаписанных литературных опусов. Ряду лиц, принадлежащих к местной художественной богеме, включая меня, была явлена эта фотокарточка – тогда же мы и услышали довольно странный рассказ Спенза о произошедших с ним событиях. На фото Спенз неуверенно смотрел прямо в камеру, по-видимому, делавшую снимок из кабины лифта, на что указывала панель с пронумерованными кнопками, частично попавшая в кадр справа.
– Но у него не было фотоаппарата! – божился Спенз. – Но он так мне подмигнул… А еще эта надпись на другой стороне…
На обороте фотокарточки, как мы все удостоверились, ровным почерком было написано следующее: Маленький человек в наши дни совсем измельчал. Но вскоре он узнает о мягких черных звездах. Срок возврата вашего залога истек, мистер Спенз.
Кто-то посоветовал фотографу наведаться в офис «TG Ventures» еще раз и спросить, что по этому поводу думают там.
Не скрывая злости, Спенз медленно покачал головой.
– Его там больше нет, – снова и снова повторял он. После этого никто (кроме меня) никогда больше его не видел, он перестал появляться на наших собраниях, на каких-либо мероприятиях вообще. Никто больше не бросался словами о том, что, дескать, еще один ушел вместе с Teatro — эту фазу мы уже миновали. С некоторой гордостью я отметил, что мое окружение достигло определенной степени философской зрелости. Ничего страшнее расширения рамок действительности и переоценки ценностей с человеком за жизнь не случается, и я, испытав этот психологический стресс, решил начать упорядочивать свои мысли и наблюдения, касающиеся Teatro. В частности, меня интересовала связь этого явления с людьми искусства – ведь те, казалось, были его единственными объектами внимания.
Если Teatro интересовалось кем-то из нас или кто-то из нас брал на себя смелость поинтересоваться Teatro, все это приводило к одному – человек переставал творить. Опыт моих наблюдений не оставлял места для возражений. Кинорежиссер, чей короткометражный фильм «Личный Ад» столь восхитил нас, переквалифицировался в торговца порнографией, при этом сам не снял ни одного фильма. Самозваный «висцеральный художник» публично объявил, что завязывает с творчеством, снискавшим ему скромную андеграундную репутацию. По словам его соседки по комнате, двоюродной сестры женщины-в-фиолетовом, он теперь управляет супермаркетом, где раньше был простым клерком. Что касается самой женщины-в-фиолетовом, чье признание, связанное с карьерной фазой «коробки из-под сигар», было еще более скромным, она занялась продажей недвижимости и вроде бы на этом поприще добилась определенных успехов. Этот список экс-служителей искусства можно продолжать еще долго, я в этом даже не сомневаюсь. Одно лишь забавно – на момент начала моих поисков я понятия не имел, что вскоре и сам пополню его. Теперь, излагая на бумаге эту исповедь (не знаю, как еще назвать, да и, в сущности, это не важно), я могу лишь попытаться дать тому, кто захочет это прочитать, некоторое представление о том, как Teatro Grottesco смог превратить писателя нигилистической прозы в нехудожественное, скорее даже пост-художественное существо.
После исчезновения фотографа Спенза мои догадки в отношении Teatro начали кристаллизоваться и обретать четкую форму – иными словами, запустился тот неоднозначный процесс, с которым неизбежно сталкивается всякий прозаик. До этого момента все молчаливо предполагали, что между Teatro и его жертвами была такая же близость, как в случае Спенза: либо Teatro уделял им внимание, либо они сами находили эту жестокую труппу тем или иным способом – одни как Спенз, другие же более незаметными, можно сказать, чисто поэтическими средствами. (Я не употребляю слово «подсознательными»,
