– Евстигнеев, – следом за капитаном сменщиков в лабораторию втиснулась Софи, заполнила собой всё оставшееся пространство так, что, кажется, даже не осталось места для воздуха. – Прекрати. Товарищи, он просто нервничает… Извините его, товарищи. Он совсем недавно в Артели.
Евстигнееву вдруг стало гадостно. Все эти ужимки, прыжки, все эти игры в сильных людей, в героев дальнего космоса, в отчаянных первопроходцев. Никакой целесообразности, никакой честности – сплошной героический комикс. К чему это всё, когда есть простая и очевидная правда – четыре человека застряли на старом паутиноукладчике вдали от обжитого космоса без всякой возможности вернуться назад. Застряли до самой смерти… Естественной, между прочим. Кислород, пищевые водоросли, вода, медикаменты – всего этого вполне хватает, хоть и без избытка, разумеется. Правда, следует избавиться от основного потребителя – от арахны. И точно подслушав его мысли, техник Стан повернулась к своему капитану и мужу и отчеканила:
– Товарищ капитан, в целях оптимизации расходов кислорода потребуется скинуть пряху.
– Нет… Погодите… – Евстигнеев внезапно побледнел. Он попытался убедить себя, что это от духоты и от нежелания до конца своих дней делить крошечное пространство с чужими людьми, но дело было совсем не в этом. Арахна! Безупречная, идеальная… Живая. Любимая. Евстигнеев собрался с силами и спокойно, уверенно проговорил: – Погодите. Дайте мне ещё с полчаса подумать. Мы не имеем права разбрасываться имуществом Артели, не отработав все возможные версии.
Сменщики переглянулись.
– У вас есть полчаса.
Софи догадалась. Сообразила, что дело вовсе не в Артели. Прошипела: «Чтоб ты сдох, псих», – и вышла, больно толкнув Евстигнеева плечом. Он даже не заметил.
* * *Евстигнеев полюбил Арахну ещё тогда, когда часами любовался на экране волокнистой структурой опистосомы. А потом, когда, в нарушение инструкции, он вошел в шлюз, когда снял обувь и носки и почувствовал стопами нежную вибрацию, Евстигнеев понял, что именно об этом грезил всю свою жизнь. В чувстве Евстигнеева не было ничего стыдного и ненормального, как бы ни издевалась Софи. Просто ему, как никому другому, оказалась доступна простая формула любви, заложенная в генетический код арахны. Его разум сумел оценить красоту примитивного уравнения: А + А = любовь. И больше ничего лишнего… Никакой эмоциональной шелухи. Ни сомнений, ни ревности, ни ненависти, ни страданий. Чистый безупречный инстинкт.
Было ли Евстигнееву жаль Арахну, за триста лет так и не получившую удовлетворения? Вряд ли. Он не задумывался об этом. Зато ему доставляло радость находиться рядом с идеальным существом. Предложи кто-нибудь Евстигнееву стать богом, он бы с радостью согласился и заселил весь мир арахнами – чистыми и однозадачными сутями. Змий-искуситель в таком мире подох бы от скуки, зато миллиарды счастливых пауков сновали бы по Эдему, устраивая ловушки и коконы в райских кущах.
Теперь Арахне грозила смерть. И ради чего? Ради того, чтобы трое фанатиков и один когда-то подававший надежды учёный ещё пятьдесят, а то и больше лет толкались по утрам в кают-компании, слушая идиотский гимн?
Евстигнеев думал.
* * *– Есть выход… – он отсалютовал сидящим в кают-компании. – Это позволит сохранить ценный корабль для следующих поколений артельщиков, но, возможно, нам придётся пожертвовать собой. Артель не забудет наш подвиг. Наши дети станут гордиться нами, а наши имена встанут в один ряд с…
Евстигнеев впервые был благодарен Софи за оставленную когда-то в лабе стопку Еженедельника.
– Продолжайте, – капитан сменщиков побледнел, задвигал желваками и уставился в стол тяжелым героическим взглядом.
– Разумеется, товарищ, – Евстигнеев махнул рукой. Продолжил быстро, но отчетливо, словно выступал перед большой аудиторией где-нибудь в университетской библиотеке в Москве или Сорбонне: – Мы не можем ничего сделать с «пулей», но никто не мешает нам поменять настройки самой арахны.
– То есть? Не понимаю…
Сменщица вцепилась пальцами в ладонь мужа. Кажется, она боялась. Евстигнеев удержал злорадный смешок и пояснил:
– Ну, если проще, то пряха должна перестать «хотеть» пулю. Более того, она должна её «возненавидеть». Тогда капсула, отвергнутая арахной, с той же нулевой скоростью пройдет по нити и вылетит в точку обрыва. То есть к «маме». Атам нужно поставить кодер на общий поиск, и первый уловленный рабочий сигнал заставит капсулу встать на паутину и пойти к ближайшей станции.
– А если обрыв… – капитан замешкался, – если капсулу вышвырнет где-нибудь поблизости отсюда, где нет ничего. Только пустота. Или если мы не поймаем код? Или…
– Слишком много «или», – Евстигнеев пожал плечами. – Тогда смерть. Но зато наши имена встанут в один ряд с именами тех трех миллионов, чьи жизни стали платой за независимость. В любом случае, встанут…
– Он прав… – до этого хранившая молчание Софи с восторгом глядела на мужа. Конечно, сквозь прорехи обожания проглядывала ревность, но уже это не имело значения.
– Конечно, дорогая. Я всегда прав. И советую торопиться, потому что ещё час-другой, и пряха снесет решётку ко всем чертям. Тогда всё…
Они почти бежали в шлюз. Впереди капитан сменщиков, потом его жена, Софи и сам Евстигнеев.
– Евстигнеев, ты гений, и это не мое дело, но… – Софи резко затормозила. Евстигнеев едва не ткнулся носом в её спину. – …перенастраивать пряху ты как собираешься?
– Арахну, – машинально поправил Евстигнеев. – Она сама вытолкнет из себя лишнюю «самку», оберегая территорию и самца… Ревнуя его, то есть меня, к сопернице. Для чего сначала мне потребуется… как бы это выразить? – вступить в интимную связь с тобой. Ты ведь мне поможешь? – решительно проговорил Евстигнеев. И покраснел.
* * *Шлюзовое помещение дыбилось стенами, полом и потолком. Евстигнеев, абсолютно голый, беззащитный в своей веснушчатой бледности, стоял, прислонившись спиной к хитиновому покрытию «пули». Выглядели они презабавно: изящная матово-черная «пуля» и нелепый человечек, прикрывающий ладонями живот. Софи сидела на вибрирующем полу, раскинув полные ноги. Сменщики находились внутри капсулы уже минут десять, и Евстигнеев предполагал, что они минимум в третий раз допевают «Libertate».
– Может, не надо, Евстигнеев! – Софи старалась не глядеть по сторонам, чтобы не видеть, как дрожат рёбра защитной решетки.
– Надо! Мы же артельщики! Три миллиона, помнишь? И учти, ты должна немедленно! Повторяю! Немедленно! Прыгать в капсулу! Сразу после того как… – Евстигнеев жалко закашлялся.
– Я поняла, – Софи посмотрела на Евстигнеева с уважением. – И не ври про Артель. Я всё поняла. Ты псих и извращенец. И гений. Чтоб ты сдох…
Евстигнееву вдруг показалось, что голос Софи дрогнул.
– Думаю, что Артель даст тебе хорошую премию. Может быть, даже наградит значком почётного артельщика. Представляешь?
– Заткнись… И давай уже, – Софи зажмурилась и потянулась к мужу веснушчатыми белыми руками.
Евстигнееву было трудно. Нестерпимо. Но он справился. И когда Софи жарко задышала клубникой ему в лицо и сочно, неприятно застонала, он нашел в себе силы не останавливаться. О чем он думал? Может быть, о безупречной любви, а может, о том, что надо было не изображать героя, но
