Будь я сама по себе, я бы ни за что не сумела так быстро прокрутиться на правой пятке, заодно размахнуться и со всей силы ударить стоящего сзади человека по лицу Сенечкой. Он такого, видимо, тоже не ожидал, поэтому опешил на полсекунды. Ну, сами подумайте. Болтается посреди улицы бабель-хом, держит полуголого младенца, в слинге копошится ещё один… Самая сладкая, самая легкая добыча! Подходи и бери голыми руками. И представить невозможно, что бабель-хом этим самым младенцем тебе вмажет с размаху по харе.
Господи! Получить по слюнявому хлебалу куклой – что может быть смешнее?
Я хохотала в голос! Клянусь! Первый раз за эти восемь недель я просто ржала как ненормальная. Ржала и молотила гада реборном по голове. А когда человек упал спиной в липкую жижу, не стала останавливаться. Совсем скоро чужое тело обмякло, расползлось по грязи, само став частью грязи, дороги и моей невозможной, смешной и жуткой победы.
«Нет уж, Сенечка. Теперь я тебя точно не оставлю, родненький, – приговаривала я, смывая снегом с резинового равнодушного личика кровь и прилипшие кусочки чего-то скользкого, мягкого. – Ты, Сенечка, теперь наш с Полиной главный защитник. Главнее не бывает».
В карманах и тощей наплечке мертвеца отыскалось немного сигарет, хороший шоколад, несколько пузырьков гуараны, пачка презервативов, закатанная в ламинат карта города, фонарик, запас батареек и отличная заточка. Но самым ценным приобретением оказался «Макаров» с полной обоймой. Я потратила с полчаса, пристраивая ствол так, чтобы он не торчал из Сенечкиного полуоткрытого ротика наружу. А вообще, та хреновина (кажется, эласкин), из которой китайцы льют реборнов, чересчур упругая и трудно кромсается японским ножом для разделки мяса.
Полчаса усилий, ломтик шоколада, тюбик гуараны, ещё пять минут доработки – и результат меня вполне удовлетворил. Я выковыряла из Сенечкиной головы ровно столько содержимого, чтобы можно было плотно вставить внутрь дуло. Рукоять пистолета прикрыла шапкой-пидоркой – сняла с трупа. Шапка Сенечке оказалась великовата, но от этого он выглядел ещё милее и ещё беззащитнее. Точь-в-точь замёрзшая, умирающая, а то и мёртвая уже кроха на руках у матери-безумицы.
«Закончатся патроны – вставлю ему в рот или глаз заточку, чтобы лупить сподручнее», – решила я, убедившись, что Сенечка, завёрнутый в свитер, взятый там же, где и пидорка, выглядит весьма неплохо.
Мы посидели на обочине ещё минуты две, потом поднялись и пошагали вперёд.
Через семь часов без приключений добрались до незнакомого жилого квартала. Шли в темноте – батарейки я намеревалась беречь. Но луны оказалось вполне достаточно. Полечка спала, тихо сопя мне под подбородок, а Сенечка, хоть и здорово оттягивал руки, придавал мне какой-то необыкновенной храбрости. Даже протарахтевший довольно близко мотор не заставил меня прижаться к обочине и спрятаться внутри поваленной набок маршрутки.
Однако, едва горизонт подернулся белёсой предрассветной дымкой, я свернула с шоссе в дома. Во-первых, днём шансы нарваться на стаю босов много выше. Во-вторых, начала сказываться усталость. Нужно было покормить Полечку, поменять ей пелёнки. Поесть самой. Согреться и поспать.
Хомы ползали по двору, соскребая в тазики снежную жижу.
– Здравствуйте, хо… люди добрые. Кто-нибудь, пустите на пару часов поспать Христа ради. Ещё б немного чаю и еды… У меня дети, – показала глазами и на Сенечку, и на слинг. Поля проснулась и завозилась, толкая меня ножками в живот. – Пожалуйста… Мы к моей маме идем в Отрадное. Мужа убили. Малыши замерзли и голодны. Пожалуйста!
Хомы молча продолжали скрестись и ползать. Как плешивые старые крысы… Ни один даже глаза на нас не поднял. Как грязные, плешивые, ссыкливые крысы! Меня затошнило от ненависти и презрения. Неужели ещё вчера я сама была такой?
– Пожалуйста! Я заплачу за постой.
Вообще-то я рассчитывала, что какая-нибудь здешняя бабель-хом, у которой есть ребёнок… или был прежде… всё же очнётся от своей хомочьей летаргии. В нашем дворе кто-нибудь, да хоть та же Лёлька, непременно ввязалась бы помочь. Но тут, видать, дела обстояли совсем худо. Ни жалости, ни любопытства у местных хомов я не вызвала, и, значит, оставался последний ход. Я, придерживая Сенечку подбородком, извлекла из кармана заранее приготовленную батарейку. Несколько хомов тут же оживились, стали подтягиваться поближе. На всякий случай я повернула Сенечку так, чтобы, если что, снять из макара первого, кто захочет на меня напасть, а там уж как выйдет.
– Гххх… Вермишели сварю. Соль есть. И хата вчера топилась… Два часа топишь – потом шуруешь нах! – пролаяла сухощавая крепкая старуха.
– Пшенка. Можешь покемарить, сколько нужно. Да хоть до вечера спи, – лохматая в болячках тетка отпихнула старуху локтем, вылезла вперёд. Закашляла густо. Противно, – Только одной мало будет. Давай две!
– Сгуща полбанки. Тушняк. И памперсы! Пачка памперсов на семи-девятимесячную девочку. Как?
Вот эта – в валенках, в намотанном на голову пуховом платке, с бледным лицом, исчирканным опасной бритвой неглубоко, но часто (у нас тоже многие бабель-хомы себя резали – думали, что так на них не позарятся босы), подходила мне больше остальных. В глазах первой старухи читалась спокойная расчётливость. Такая запросто может обчистить. А судя по осанке и жилистым ручищам, сил у неё на это хватит. У лохматой бабы силёнок и мозгов поменьше, зато стопроцентно гниды в башке, сифак или что похуже. А вот эта в валенках – ничего. Годится.
– Да-да! Я согласна. Пойдёмте скорее! – часто закивала я, и мы побрели к улью. На третий этаж я поднялась, даже не запыхавшись, хотя устала страшно. Зато моя хозяйка еле ползла, и, значит, я не ошиблась с выводами – нет у неё ни сгущи, ни тушняка. Голодает уже дня три, минимум.
Деревянная дверь в угловую двушку была раскурочена бензопилой и сверху кое-как прикрыта чёрным полиэтиленом.
– Босы продрочили? Чпокнули кого? Махач был или тупой шмон? – спросила я, уже особо не прикидываясь паинькой. – Давно?
– Давно…
– А порезалась-то хоть до или после?
– После… А надо было до. Да ты входи. Располагайся. Давай мне одного маленького – подержу. Какой хорошенький. Спит? Сынок? Слинг-то размотай. А там у тебя кто – дочка? У меня тоже дочка была… Алёна.
Она потянулась руками к моей Полечке. Откинула с изрезанного лба спутанную чёлку, и я тогда впервые увидела её глаза. Белые глаза, пустые. Страшные. В общем, я и так-то предполагала, зачем она меня к себе позвала, поэтому медлить не собиралась, а теперь, разглядев белую муть её безумия, тем более. Вырубить её оказалось проще простого – один удар коленом
