Пронесло… Но время и силы были потеряны. И всё-таки я выбралась обратно на шоссе и сумела пройти ещё километров пятнадцать, пока не начало светать. Слева и справа от меня чернел лесопарк. Крыши высоток, едва подсвеченные зарей, маячили где-то на горизонте, а у меня начали заплетаться ноги и слипаться глаза. Километр я ещё продержалась, но потом свернула на тропу, ведущую вглубь парка. Не лучший план, но задерживаться на трассе было бы совсем по-идиотски.
«Сейчас, маленькая. Ещё чуть-чуть, мы найдем безопасное местечко, натаскаем лапника, пригреемся и поспим. Мама справится, Полечка. Мама всё сделает как надо. Видишь, как много мы уже прошли. И пройдем ещё больше. И доберемся до хозяйства…» Поля гулила, дышала мне в шею. Пахло от неё молочком и почему-то карамелькой.
Тропинка становилась всё уже, лес всё гуще, а воздух всё холоднее. «Сперва, Поля, нужно натаскать в кучу веток – много веток, – соображала я. – Потом мы разожжем костер: спички у нас есть, шоколадная обертка для розжига – тоже. Правда, тогда нас могут учуять босы, но мы их всех чпокнем, обещаю тебе».
Я бормотала, засыпая на ходу, а подходящего для стоянки места всё не попадалось. И когда я уже решила притулиться под первой попавшейся ёлкой, прямо передо мной, шагах в десяти, возник старый жирный хач. Ни скрипа подошв, ни хруста веток, ни дыхания – я ничего не слыхала. Хач словно спустился с неба… или вышел из преисподней, потому что на херувима он ничуть не походил. Но будь он хоть чёрт, хоть ангел – плевать! Реборн Сенечка немедленно принял «боевую позицию», я пихнула застывшие, но еще не потерявшие чувствительности пальцы в резиновый затылок и потянула спусковой крючок на себя.
Заклинило!
Сенечку заклинило… Я тянула изо всех сил, так, что кожа на указательном пальце содралась и я чувствовала боль и кровь. Ещё раз! Ещё! И ещё! Никак! Сенечка предал нас! Правда, можно было ещё прикинуться овечкой, подманить хача поближе и расплющить ему рожу в хлам.
– Здравствуйте, добрый человек, – пролепетала я, перехватывая куклу покрепче. – Не убивайте меня. Я заблудилась.
– Слюшай, баба, да… Если ты дальше станэшь тут орать, то чпокнут всех, да. И дэтишка твой чпокнут. Поэтому тиха-тиха нада. Как мышка. Иди давай сюда.
Я послушно сделала шажок вперед, ещё один. И уже приготовилась бить хача Сенечкой, как услышала голос с неба.
– Мария Владимировна? Это вы? Господи! Не может быть… Вот ведь верно говорят – мир тесен.
Мир тесен, тесен, грязен и глуп. Но в нём всё ещё случаются чудеса. Так думала я, глядя как по стволу дерева, кажется, дуба, спускается ко мне Коля Зверев. Чудак, умница и мой бывший аспирант. Точнее, не только мой – мой и Рыжего.
– Коля, это ты? Коля, миленький…
Целую секунду или две хотелось расплакаться и броситься на впалую Колину грудь, прижаться к нему всем телом и позволить его руке гладить меня по волосам. Я знаю – он был бы счастлив. Все полтора года, пока Коля болтался на кафедре с невкусными марципанками и дурацкими вопросами, я знала, что он в меня влюблён. Рыжий тоже знал. Смеялся над мальчишкой, издевался надо мной. Не ревновал – нет, так было бы проще. Рыжий часто притаскивал Колю к нам на ужин и где-нибудь ближе к чаю принимался за травлю. «Что такое? Почему сидим, раскрывши варежку? Встала и быстро обслужила. Ну? Кому сказал… Шевелим ягодицами, Мария Владимировна, если мозгами не судьба. Что? Опять залипла? Со стола смети… Смени чашки! Кому сказал – чашки смени, тупка… Николай, когда соберешься жениться, проверь сперва у тёлки ай-кью!» Коля прятал глаза и краснел. Я же молча вставала и выполняла всё, что приказано. Знала: любые попытки перевести сказанное в шутку сделают только хуже. Рыжий запросто мог ударить меня при Коле, и тогда… тогда вся кафедра, весь институт узнает, что их Марья Владимировна – глупая, слабая и трусливая бабель-хом. Коля жалел меня… Но что он мог сделать, что? Маленький влюблённый аспирантик Коля Зверев.
– Мария Владимировна! Вы только не бойтесь! Это мой друг – Аванес Гургенович. Он единица. То есть он раньше продовольственный магазинчик держал, а теперь единица. Аванес сильный. И я теперь тоже сильный. Я вас, Мария Владимировна, от кого хотите защитю… – Коля так и сказал «защитю», сорвавшись от волнения голосом, и я поняла отчётливо и навсегда – нет. Не защитит.
А вот старый хач – защитит. И это я тоже поняла. Высчитала моментом. И по тому, как он сперва умно молчал, прислушиваясь к нашему с Колей разговору, и по тому, как ерошил седой затылок левой рукой, не вытаскивая руку правую из кармана. И по тому, как оттопыривалась с правого же бока его смешная шуба… Я улыбнулась непроизвольно – вот и дожили. Выпуклость в районе мужского бедра теперь значит вовсе не то, что прежде. Но всё равно признак мужественности.
– Тиха-тиха говори. Тсс. Тут чэрти эти рядом ту-сят. Босы. Склад у них тут. Павезло тэбе, да! Савсэм немножка впэрёд прошел бы, был бы мэртвый савсем, Мариявладимирна.
– Можно Маша.
– Маша – хорошее имя, да. Пусть.
– А мне можно звать вас Машей? – робко встрял Коля. – Всё-таки… обстоятельства.
– Конечно, – великодушно позволила я, хотя Колина фамильярность меня покоробила. С другой стороны, можно его понять. Нынче он – мужчина, хозяин. А я так… бабель-хом.
– Ладна. Сюда иди, да. Давай один рэбёнка – поносу. Нэ бойся, нэ уроню. Я, Маша, отэц и дэд.
Инстинктивно попятившись назад, я прижала к себе детей. Вот уж чего я совсем не хотела, так это отдавать Аванесу в руки Сенечку. О Полечке так и речи быть не могло. Но хач выглядел упертым, поэтому я немедленно принялась всхлипывать и задыхаться.
– Нет! Прошу вас… Я не могу без детей!
– Не надо, Аванес Гургенович. Пусть Мария Владимировна сама… Там, знаете, всё сложно. Я эту
