ее? Может, подручных средств там вовсе и нет, а она быстра и широка? В-третьих, если и переплывем реку, разве легкое дело отнять зверят? Да эти дельта-мутировавшие звери все равно своих детей любят больше жизни! Они нас сожрут, и мы вместо счастья в Убежище пропадем ни за что. В-четвертых, если нам и удастся унести зверей, то и в гору мы не добежим. Но это еще не все, тут ведь главного не написано: что за счастье мы найдем в этом Убежище? Может быть, там такое счастье и удача, что туши свет, сливай воду, и нам его вовсе не нужно! Младший сказал:
- По-моему, все не так. Напрасно это писать на стене никто не стал бы. И все написано ясно. Во- первых, ничего страшного не будет, если мы попытаемся. Во-вторых, если мы не пойдем, кто-нибудь другой прочтет надпись и найдет Убежище, а мест там наверняка мало, и мы останемся ни при чем. В-третьих, как не потрудиться да не поработать, ничего никогда не получится. В-четвертых, всю жизнь буду мучиться, что я чего-нибудь да побоялся. Тогда старший ответил:
- И Бог Катастрофы говорит: 'Искать большого счастья малое потерять'. А еще говорят: 'Лучше синица в руке, чем журавль в небе'.
- А на это говорят: 'Волков бояться, в лес не ходить'. И еще: 'Под лежачий камень вода не течет'. Надо идти. Младший пошел, а старший вернулся.
Как только меньшой брат вошел в лес, он нашел реку, переплыл ее на старой камере от грузовика и тут же на берегу увидал поросят-мутантов. Большая свинья, их мать, спала. Человек ухватил поросят- мутантов и побежал без оглядки на гору. Только что добежал до верху, и выходит ему навстречу народ, фырча, приехала БРДМ, повезли в Убежище, в целый подземный город, и сделали там начальником.
Так прошло пять лет. А вот на шестой год пришли бандиты, много, и куда сильнее их, завоевали Убежище и прогнали всех наружу. Тогда младший брат надел оранжевую простыню, обрил голову и принялся снова странствовать.
Через некоторое время он пришел к старшему брату, который жил себе все в том же противорадиационном укрытии ни худо и ни счастливо. Просто жил себе и жил. Старший брат и говорит:
- Вот был я прав: я все время жил тихо и хорошо, а ты хоть послонялся по миру, зато много горя видел. А младший ему отвечает:
- Фигня какая! Совершенно я не расстраиваюсь, что пошел тогда в лес и на гору; хоть мне и плохо теперь, зато есть о чем вспомнить и кого помянуть, а тебе и помянуть-то некого.
После всех этих разговоров буддисты подсунули нам какие-то таблетки с изображением лотоса. Математик тщательно рассмотрел их, понюхал и отказался есть. Нам, впрочем, посоветовал не брезговать, обещая невиданный прилив сил.
Но только Математик ошибся, от таблеток с лотосом мы немедленно впали в прострацию, и когда опомнились, то оказалось, что Математик уже третий день бегает вокруг нас, плюясь и топая ногами. Раздражение его было так велико, что он попытался ссадить буддистов с поезда, но это было все равно что упрекать свиней в их загоне грязью.
Мы с Владимиром Павловичем с трудом пришли в себя, но еще пару дней с некоторым трудом вспоминали, кто мы и откуда. Мы чуть было не поехали в обратную сторону, так велико было наше таблеточное просветление. Математик даже пытался нас бить, но это было еще более бессмысленно, чем напрягать буддистов.
- Гы, нас двое, а он один, сказал Владимир Павлович расслабленно. Пусть он еще нас застрелит, навсегда тут поселится.
Навсегда поселиться в Петербурге Математику совершенно не улыбалось, и видно было, что он взывает ко всем богам, чтобы буддийская отрава покинула наши организмы. Мы понемногу вернулись в обыденную реальность и отправились в путь. Прислонившись к стене, я опять заснул. В этом сне я, как обычно, попал на взлетное поле, только в моем мире сновидений произошли разительные перемены в нем была нарушена геометрия. Летное поле то сжималось, то разворачивалось под ногами. Каждый шаг по траве отзывался колыхавшимися рядом волнами. Налево по взлетной полосе можно было попасть в будущее, а направо лежал путь в прошлое. И если я мог сделать несколько шагов в сторону достаточно быстро, то видел самого себя, оставшегося на прежнем месте. Внезапно прямо на взлетно-посадочной полосе появился поезд, причем это был даже не поезд целиком, а его половина. Мимо меня ехал поезд в разрезе, как на картинке из учебника физики. Но в учебнике, который я когда-то читал, эта картинка была схематична, а тут был настоящий поезд с колесами и крышей, с лавками и окнами, с поручнями и занавесками, но только вывернутый наружу всем своим содержимым. В вагоне находился только один человек, и это был мой отец. Он стоял посреди пустого вагона со старинным револьвером в руке и готовился стрелять. Беззвучно дернулось оружие у него в руке, из дула поднялся хорошо видный дымок, но вместо пули из револьвера вылетела черная стрелка. Другая стрелка, широкая и толстая, похожая на доску, лежала на полу перед отцом, и он время от времени поглядывал на нее вниз, будто на нервную собаку. Я все хотел спросить отца, зачем он стрелял из револьвера, но сон уже кончался, а я знал, что вернуться в эти быстрые сны у меня не получится никогда. Откуда-то выбежал лохматый старик с высунутым, как у собаки, языком и едва понятно сказал, обращаясь ко мне:
- Благодаря этому мы придумали атомную бомбу, а ты вот сиди и за нами расхлебывай.
Но поезд уехал, и я снова остался на взлетном поле один, наблюдая, как оно пульсирует, временами выталкивая откуда-то из травы разные числа.
Я еще долго вспоминал этот сон, который видел после таблеток с лотосом. А пока я лежал на полу, слушая медленный ход поезда. Меня еще жутко раздражала полоска резины, что свисала с какого-то блока связи, и я решился, наконец, оторвать ее. Потом я понял, что это было сделано по наитию. Из куска этой резины и разломанной металлической рамки я соорудил рогатку и попытался попасть гайкой в странную птицу. Поезд ехал медленно, однако подстрелить уродину с первого раза не удалось. Второй опыт был более удачным. Мы остановились и спрыгнули на гравий.
Птица лежала, подломив крылья. Оказалось, правда, что она сильно фонит, и мы с отвращением выкинули добычу под откос. Рогатку я хотел выбросить, но Владимир Павлович отсоветовал это делать, сказав, что она может пригодиться. Я сунул ее в карман и тут же об этом забыл.
ОДИНОКАЯ ЖИЗНЬ ОДНОГЛАЗОГО
Только теперь я выпустил из легких воздух и сделал глубокий вдох. Эта машина не имела никакого отношения к людям; в ней не было человеческих существ.
Когда она выскочила из-за поворота и перед моими глазами на секунду возник ее силуэт, за этот краткий миг я успел заметить, что единственная зажженная фара находилась не справа или слева от радиатора, а в самом центре ветрового стекла.
Вскоре мы доехали до Чудова и стали понемногу сбавлять ход.
- Надо ждать, сказал Владимир Павлович.
- Чего ждать?
- Пока контур остынет.
Математик еле сдержался. Видно было, что он просто в бешенстве. Какой контур, что за дела? Но никто его не поддержал. Более того, буддисты ужасно развеселились и сказали, что пора искать воду. Они облачились в костюмы химзащиты УЗК и полезли с насыпи вниз. Я тоже решил выйти и неожиданно обнаружил, что Владимир Павлович тоже собрался вместе со мной. Математик выходить из поезда отказался, несмотря на то что приборы показывали значения, не отличимые от фоновых. Мы с Владимиром Павловичем выгрузили из третьего вагона мотоцикл с коляской. Я еще раз поразился, сколько нсякого барахла находилось в этом музейном экспонате нашем поезде. Про оружие я уже не говорю.
- Слушай, а как это все уберегли?
- Как-как… Был такой железнодорожный начальник Алексеев. Я не помню его по имени и отчеству, а вот совершенно напрасно. Святой был человек, перед своим уходом на пенсию он множество таких закладок оставил. Судя по возрасту и своим повадкам, вполне мог в живых остаться. Мы залили горючее, досыпали в
