бак присадок и завели мотоцикл. Я всегда удивлялся тому, как среди природы человеку цивилизации отрадно слышать звук двигателя, нюхать бензиновую вонь и чувствовать, что вот дело рук его соплеменников пыхтит и двигается но дороге. Мы посадили в коляску самого сообразительного буддиста, а остальные пошли вслед за нами по дороге. Уровень радиации тут был почти никакой, то есть обычный, не отличимый от фонового.
Поселок, в который мы въехали, был пуст, и пуст давно. Надежд на то, что тут останется какой-нибудь неразграбленный магазин, было мало. Но мы все же зашли в один.
Это оказался магазин промтоваров. В первом зале лежал стопками Кузнецовский, ныне фабрики 'Восстание', фарфор, который, видимо, хотел украсть какой-то сумасшедший. Хотел, да видать, кончилось время его сумасшедшей жизни.
В другом помещении похозяйничал какой-то зверь. Посреди зала были раскиданы показавшиеся мне огромными стиральные машины. Некоторые из них открыли люки в никуда, и из этих прозрачных люков отчего-то торчала солома и рваные тряпки.
Я присел на корточки перед одной такой машиной и понял, в чем дело. Внутри, как в скворечнике, лежала кладка больших, похожих на куриные, яиц. Только курицы не несут яйца такого размера примерно сантиметров десяти в диаметре. Что это за яйца, было совершенно непонятно.
Но что еще интереснее, каждое из яиц было аккуратно пробито. Я представил себе зверя, что приходит тайком к чужим яйцам и длинным хоботком высасывает содержимое будто русский муравьед. Русский муравьед этого мне еще не хватало. Владимир Павлович пошел смотреть на ножи и обнаружил, что весь скобяной товар пришел в негодность.
Настоящее китайское качество, разочарованно вздохнул он.
Тогда, чтобы не уходить с пустыми руками, он прибрал маленький пластмассовый фонарик-жужелицу на ручной тяге.
Мы побродили еще, прибарахлились за счет наименее истлевшей одежды, кстати, все того же китайского производства, и вышли вон. Тут подоспели и наши оранжевые братья. Они уже тащили на себе какие-то тюки. Молодцы ребята, восточная мудрость дело хорошее! Но вот то, что у них в руках были дозиметры, я категорически одобрил. Мудрость чудесно дополняется циферками, особенно когда они на экране полезного прибора. Я перевел взгляд в сторону и тут-то увидел Одноглазого. В тот момент, правда, я не знал, что он Одноглазый. В дальнем конце улицы стоял человек, а рядом с ним точно такой же мотоцикл, что у нас. Человек радостно махал руками и чуть не подпрыгивал. Когда мы подъехали, то обнаружили, что человек был страшноватый один глаз у него зарос складчатой волосатой кожей. Но в остальном лицо его было добродушно, да и сам он толстый, даже какой-то круглый, вызывал скорее смех, чем тревогу. Мотоцикл действительно был точно такой же, как и у нас, только наш был хоть и траченный временем, но новенький, а у Одноглазого он явно был в строю все двадцать лет. Одноглазый суетился вокруг нас, обнимал буддистов, веселился, а мне больше всего понравилось, что у него нет с собой оружия. Значит, абориген, похожий на большого добродушного охотника из сказки про Красную Шапочку, не на охоте, по крайней мере, не ищет двуногую дичь и опасности не представляет. Потом я понял, что ошибся, в коляске мотоцикла на видном месте лежало старенькое охотничье ружье. Значит, все-таки охотник. Оказалось, что Одноглазый живет в старом военном бункере на окраине поселка. Он посадил к себе двух буддистов, мы взяли одного, а остальные, сгибаясь под грузом тюков, пошли обратно к поезду. Мотоциклы весело трещали, а ехать по дороге пришлось даже больше, чем я ожидал. Наконец у поворота, совсем уже it пустынном месте, обнаружился беленький домик, похожий на будку путевого обходчика. Только вот путей никаких вокруг не было.
Мы спешились и пошли в домик. Внутри было пусто и все говорило о том, что никто там не живет. Стол, стулья, какая-то доска объявлений на стене, где сиротливо висела выцветшая бумажка с инструкцией пожарной безопасности.
Но все объяснялось просто: Одноглазый распахнул дверь сначала показавшуюся мне дверью шкафа, и мы попали в коридор, крашенный зеленой масляной краской.
Спустившись по лесенке, мы уперлись в серую герме дверь с типичными трафаретными надписями типа 'Внимание! Пост!' и чем-то в том же духе. Дверь отворилась, и Одноглазый обернулся.
А вот с оружием сюда нельзя, сказал печально хозяин бункера. Тут у меня рамочка. Как это нельзя?
Да можно, конечно, но только все время будет выть арена, я ее двадцать лет отключить не могу.
И он показал на свое ружье, которое сам уже повесил при входе на крюк. Оказалось, что рамочка, а вернее выступ коридоре, торчавший из стены и потолка сантиметров на пять, реагирует на все оружие, и если его пронести внутрь, то без конца будет выть сигнализация. Чтобы не быть голословным, Одноглазый это тут же продемонстрировал. Выло и мигало действительно противно, а как отключить всю эту иллюминацию, Одноглазый не знал.
- Я человек простой, невоенный, только-то и повторял он.
Буддисты закивали головами, и даже Владимир Павлович, посмурнев, развел руками. Ему все это очень не нравилось, но деваться было некуда.
С другой стороны, мы тут были в гостях, да и не так давно в Питере мы тоже сдавали оружие на хранение военным медикам, и ничего страшного из этого не вышло. А что у военных тогда был численный перевес, куда больший, чем нас сейчас над этим хозяином, я и не говорю.
Внутри, за рамочкой, обнаружились две обычные комнаты, за которыми оказался маленький зал, напоминавший обычную столовую. Только сразу стало понятно, что ко всему этому приложили руку военные. Что-то было неуловимо общее во всех этих бункерах и убежищах, в какой бы точке страны они ни находились и в какое бы время ни строились. Я понял, что тут необычного: длинный стол с металлической столешницей и множество стульев. Это действительно совершенно не похоже на частный дом. Куда-то вниз из этой столовой вела широкая лестница уже со всеми полагавшимися плакатами и цифрами на стене, нанесенными масляной краской. Оказалось, что Одноглазый только что съездил на охоту.
- Тут дело такое, - объяснил он. - Можно бить только молодняк, иначе года через два зверье набирает дозу. А так ничего, все прекрасно. Да и мясо нежное, вкусное. Мяконькое, - добавил он и причмокнул.
Я не мог понять, нравится или нет мне этот человек. С одной стороны, вот он живет один, можно ведь свихнуться. А с другой стороны, всем нам давно можно было свихнуться. Хозяин метал на стол странного вида горшки, кастрюли и при этом витийствовал. Я уже не первый раз в жизни встречал людей, которые по тем или иным причинам жили уединенно, и знал эту черту, особого типа болтливость. Человек, остававшийся в одиночестве лет двадцать, был молчалив, он привыкал молчать или говорить сам с собой. А вот человек, не видевший людей год или несколько месяцев, становился ужасно болтлив. Оттого я поверил, что наш хозяин живет здесь один, по крайней мере, последнее время.
- И вот дорогие мои, прекрасные мои обретенные друзья, не познавшие вкуса нового времени люди, - трещал Одноглазый. - Вы спросите, начав со мной разговор о тайне мироздания, спросите, правда, в иной плоскости: откуда сие великолепие? Начнете возмущаться, разве можно, дескать, так мешать несовместное? Капусту, корицу, баклажаны? И откуда только силы берутся у меня это вырастить и собрать? Нет ли тут опасного яда в этой мясистой овощной плоти? На помощь мне приходит поэтика, ведь меня спрашивают о сокровенных силах! Спрашивается, откуда я силы для капусты и баклажанов беру? Это хороший вопрос, правильный. Своевременный, можно сказать, вопрос. Силы у нас, вестимо, берутся из корней. Надо время от времени припадать к корням. Тогда сила народная, несокрушимая, как сказал великий поэт, через корни поднимется в нас. Ну и дальше прибудут силы неисчислимые, и удастся нам песенка, молвим мы, как Гриша некрасовский, прыгая. Но тут меня попросят дать несколько консультаций по практическому применению Типа, где ж они, те корни, и под каким же углом к ним припадают? О, отвечу я, сия Тайна велика есть! Все смешалось в нашем мире после жуткой Катастрофы, все перемешалось и перепуталось, нет нам спасения и утеряны координаты корней. А корни ищут сердцем. У нас вообще все делают сердцем, а не пальцем, скажем так. Вот подойдешь к добру молодцу, скажешь ему: 'Не сердцем ли ты сделан?' Улыбнется добрый молодец и тебе дорогу покажет. А вот спросишь его, не пальцем ли он сделан?… Ничего хорошего не выйдет из разговора. Может, и припадешь к корням в результате, да не к тем припадешь, не к тем! Не так припадешь, да и вся сила из тебя выйдет. Оттого я и проникся к вам благорасположением, прикипел всей душой, как только увидел на этой полевой философской дороге.
Одноглазый расставил на столе кастрюли и тарелки в од ному ему ведомом порядке и продолжил:
