– У меня есть для вас подарок, – начала я, нашарив под пергаментом последнюю книжечку стихов. – Наверное, вы не помните, но один из наших первых уроков был посвящен поэзии, и мы читали мое любимое стихотворение, из этой книги.
– Я помню, – кивнул Картье, принимая подарок. Он пролистал несколько страниц. Я наблюдала, как его глаза скользили по строкам стихотворения, удовольствие отражалось в его чертах, как солнце на водной глади. – Спасибо, Бриенна.
– Знаю, это мелочь, – запинаясь, выговорила я, чувствуя себя как будто обнаженной, – но я подумала, вам понравится.
Он улыбнулся и убрал книгу в сумку.
– У меня тоже есть кое-что для тебя. – Картье достал маленькую коробочку и на ладони протянул мне.
Я взяла ее и медленно открыла. Серебряный кулон на длинной цепочке покоился на квадрате алого бархата. Присмотревшись лучше, я поняла, что на нем выгравирован цветок караганы, серебряная капля мэванской роскоши, носимая над самым сердцем. Я улыбнулась, большим пальцем коснувшись прекрасной резьбы.
– Он чудесен. Спасибо. – Я закрыла коробочку, не зная, куда смотреть.
– Можешь писать мне, если хочешь, – проговорил Картье, сглаживая неловкость, которую мы оба ощущали, – чтобы я знал, как продвигаются твои летние занятия.
Я встретилась с ним взглядом, лукаво изогнув уголок рта:
– Вы тоже можете писать мне, господин, чтобы убедиться, что я не пренебрегаю учебой.
Он одарил меня тем странным взглядом, который я никогда не могла расшифровать, и перекинул ремешок сумки через плечо.
– Хорошо. Буду ждать весточки от мадам.
Я смотрела, как он шагнул навстречу солнцу. Плащ шелестел у него за спиной, и я не могла поверить, что он ушел так просто. В том, что касалось прощаний, Картье был даже хуже меня! Я метнулась к порогу.
– Господин Картье!
Он остановился посреди лестницы и обернулся. Я прислонилась к дверному косяку, зажав в пальцах маленькую коробочку с кулоном.
– Ваши книги. Они все еще наверху, у меня на полке.
– Оставь их себе, Бриенна. У меня их слишком много, а тебе пора начать собирать собственную коллекцию. – Он улыбнулся. Я лишилась дара речи, пока не поняла, что он вот-вот развернется и уйдет.
– Спасибо.
Этого было мало, но я не могла отпустить его, не поблагодарив. Я снова ощутила пустоту, трещину в сердце – то же чувство, что и при прощании с Мириай, предупреждение, что мы можем больше никогда не увидеться.
Он не сказал ни слова, просто поклонился. А потом ушел, как и остальные.
Глава 11. Погребение
Июль 1566 года.
Следующий месяц прошел в тишине. Я скучала по музыке Мириай и смеху Абри. Тосковала без импровизаций Орианы, игр Сибиллы и разговоров с Цири. Прилежно занималась в полном одиночестве, заполняя часы чтением и изучением родословных, анатомией и ботаникой, историей и астрономией. Я хотела разбираться в любой ветви Науки.
Каждый понедельник я писала Картье.
Сначала просто спрашивала его совета. Затем мои письма стали длинней. Я вовлекала его в беседу, пусть и на пергаменте.
Его письма казались отражением моих. Сперва он был краток, составляя списки того, что нужно изучить, как часто делал в прошлом. Затем стал интересоваться моими мыслями и мнением. С каждым днем я вытягивала из него все больше слов и историй, пока наши письма не стали занимать два, а потом и три листа. Он писал о своем отце, о детстве в Делароше, о том, почему выбрал Науку. Вскоре главным предметом наших писем сделалась не учеба, а желание узнать друг друга.
Меня поражало, что за три года, проведенных рядом с Картье, я так мало о нем узнала.
Месяц пролетел за письмами и занятиями. Вдова рассылала приглашения моим возможным покровителям, все они вежливо отказывались. Наконец, во время четвертой недели ожидания, кое-что произошло.
Я шагала по длинной дорожке под сенью дубов, слушая приближавшиеся раскаты грома. Когда Дом исчез из виду, я села под деревом и закрыла глаза, размышляя, сколько еще осталось до конца лета. Капли дождя зашелестели в кроне дуба. Вздохнув, я встала и зацепилась рукавом за ветку.
Она оцарапала мне руку.
Сверху хлынул ливень, мое платье и волосы промокли. Я раздраженно осмотрела ранку: я порвала рукав, и кровь все еще текла. Я осторожно коснулась пореза и испачкала пальцы алым.
В ушах у меня зазвенело, по коже побежали мурашки, словно перед ударом молнии. В воздухе теперь пахло не травами, а землей, руки у меня перед глазами стали большими – мужскими, их разбитые костяшки были в крови и грязи.
Я подняла глаза и увидела, что ровные ряды дубов Магналии превратились в темный лес: заросли ольхи, сосен, осин и пекана. Я почувствовала, как теряюсь среди них, и прислушалась к себе: мои ноги болели, превращение завершилось.
Он тоже оцарапал руку, в том же месте, что и я. Остановился, чтобы посмотреть на порез, стер с пальцев кровь.
У него не было на это времени.
Он углубился в лес, шагал беззвучно, только дыхание немного сбилось. Не потому что он устал. Из-за тревоги. Он знал нужное дерево и шел вперед, позволяя ветвям цепляться за одежду.
Наконец он остановился у старого дуба.
Это дерево выросло здесь задолго до других, его огромная крона затеняла небо. В детстве он часто приходил к дубу, сидел в ветвях, вырезал на коре свои инициалы. Он опустился на колени и начал копать. Сумерки стали синими и холодными. Почва была мягкой от весенних дождей, и он вырыл глубокую яму под корнями, выступавшими из земли.
Не торопясь он вытащил из-под туники деревянный медальон и снял его с шеи. Вещица свисала с его пальцев, медленно раскачиваясь.
Он заказал ее своему столяру ради этого мига. Некрасивый деревянный медальон размером с кулак предназначался для одного: хранить нечто важное, быть вместилищем Камня.
Грязными пальцами он открыл замочек, чтобы в последний раз заглянуть внутрь.
Камень Сумерек покоился в своем гробу, красноватый отблеск играл в его прозрачных глубинах. Это было похоже на последнее биение сердца, на последнюю каплю крови, сочившуюся из смертельной раны.
Он закрыл медальон и опустил его во тьму ямы. Похоронил его, засыпав землей, разбросав сверху листья и сосновые иголки, и встревожился вновь. Ему хотелось спрятать Камень в за́мке: там было так много потайных коридоров и укромных трещин – но, если бы его нашли там, он лишился бы головы. Камень Сумерек следовало предать земле.
Довольный, он резко поднялся и, прежде чем уйти, дотронулся до старой коры. Где-то здесь…
Пальцы нашли их – следы
