– Хм, вы сказали так, будто бы это мое любимое развлечение.
Она держала руки в карманах красного кожаного камзола, который предпочитала носить после возвращения на юг. Ночной ветер хлестал длинными полами ей по коленям.
Мое лицо вытянулось в болезненную гримасу, когда я вспомнил ее небольшую вспышку из-за моей задержки в тоннелях неделю назад. Мы почти не разговаривали с этого момента; если честно, я просто избегал ее.
– Ладно, не… начинайте.
Я скривился еще сильней. «Отлично, Марло. Очень связно». Я попытался сохранить лицо.
– Как вы узнали, что я здесь? И как давно вы пришли?
– Не очень. А вы сидите здесь каждый вечер.
Она спрыгнула с уступа, подняв при приземлении небольшой столбик пыли, и уставилась на меня из-под темной челки. В свете лун рыжий оттенок ее волос сверкнул полированной медью, вспыхнул, словно край пергаментного листа.
Думаю, она забеспокоилась за меня, увидев наполовину выпитую бутылку, потому что дальше заговорила таким тоном, каким обычно обращаются к тяжелобольному родственнику:
– Мы уже… беседовали здесь раньше. Несколько раз.
Это была правда. С момента моего приезда в Калагах мы с Валкой – а порой и в компании Ады, Эломаса или его оруженосца Картика – прогуливались милю-другую по скалам вдоль берега.
– Знаю, – я поморщился, взглянул на испачканный в песке блокнот и положил его себе на колени, – просто я… мне хотелось побыть одному, вот и все.
Я очистил блокнот рукавом. Валка не сдвинулась с места и ничего не сказала, а продолжала стоять над душой, и тогда я взорвался:
– Просто я… Мне есть над чем подумать. Вы не возражаете?
Ночное море, освещенное снежно-белым сиянием, было темно-винного цвета, описанного старым, слепым Гомером. Волосы Валки горели чистым багрянцем. Она не двигалась, не шевелилась. И не уходила. Ее можно было принять за камень, один из базальтовых шипов, если бы не давящий взгляд ее золотистых глаз. Терпение – хороший учитель, а молчание – еще лучший. Они раскрывают человеческую душу без помощи ножа.
Долгое время тишину нарушал лишь плеск темных волн, а потом я пробормотал:
– Насчет того, что я видел. Там, в пещере… Я…
– Ни к чему вспоминать об этом, – сказала она. – Мы оба говорили ужасные вещи.
– Оба…
Я стиснул зубы. Это же не так. По крайней мере, на этот раз я был ни в чем не виноват. Но из-за ее плеча на меня смотрел неподвижный, как у стервятника, голубой глаз Гиллиама, и я сдержался:
– Как пожелаете.
Пытаясь найти выход, я продолжил:
– Что же касается Анаис…
– Адриан, меня это не интересует.
Она села рядом со мной, и каким-то образом это простое движение смягчило выворачивающую душу резкость ее слов.
– Не понимаю, чего вы так стыдитесь, – сказала она, – вы ведь скоро женитесь на этой девушке. Это хорошо, что вы ее поцеловали, это больше того, на что может рассчитывать значительная часть из вас, inmane палатинов.
Я замер от оскорбления. «Бесчеловечный». Я был ошеломлен, так же как, должно быть, почувствовал бы себя пожилой человек, если бы его назвали невоспитанным ребенком.
– Лучше, чем…
«Не понимаю, чего вы так стыдитесь». Как ей объяснить? Я отвернулся и потянулся за бутылкой, жалея, то не смогу раствориться в ней, подобно джинну, и забыть обо всем на свете.
– Ну, например, как ваши родители.
Я совсем забыл, что рассказал Валке о них. Она подтянула колени к подбородку, ее каблуки прочертили глубокие борозды в каменистом песке.
– Бесчувственные. Вы понимаете, что я хочу сказать. Так что это хорошо. Лучше. Она хорошая девочка.
Я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил такое о графской дочери, и поэтому улыбнулся.
– Могло быть намного хуже. А вы ей нравитесь, – Валка ударила меня кулаком по предплечью, и удар получился неожиданно болезненным, – к тому же она красавица.
Из меня вырвался какой-то нечленораздельный звук, но все же я сказал:
– Да не хочу я на ней жениться!
Я набрал пригоршню мелких камешков, с которыми недавно играл, и зашвырнул их в море. Они шлепнулись в ил возле самой воды. Было так приятно произнести это вслух.
– Не хочу застрять на этой планете. Я убил человека, Валка, и меня самого скоро попытаются убить. Я имею в виду Капеллу – великого приора. Это место… Вы единственная причина, по которой я…
Смутившись, я замолчал.
Не нужно никаких слов. Я просто посмотрел на море, на отражение розовой луны, играющее в черной воде, на звезды, мерцающие в небе, на волны, подгоняемые ветром и притягиваемые Бинахом и Армандом. Прекрасный вид воодушевил меня, помог на мгновение заглушить пронзительный вой хаоса. Какой хрупкой она была, эта тишина! Плескались волны, где-то в стороне прошуршала по камням ночная птица. Очень далеко, но казалось, что на расстоянии протянутой руки, огни орбитальных кораблей и спутников безмолвно прочерчивали небо на фоне россыпи звезд.
– Валка, я не должен был оказаться здесь. Так не должно было случиться.
Я вытащил из песка бутылку и открыл.
Валка выхватила ее у меня, прежде чем я успел отпить, и сама сделала большой глоток.
– Знаете, я хотела стать пилотом.
– Что? – Я забрал у нее бутылку. – Вы серьезно?
– Абсолютно. Я хотела купить корабль и торговать по всей Пряди. Может быть, перевозить пассажиров.
– И что же случилось?
– Мой отец умер, – ответила она, уставившись в какую-то точку на небе, имени которой я не мог назвать.
Я склонил голову и пробормотал извинения.
– Все в порядке. Вы не могли этого знать. – В ее голосе совсем не слышалось раздражения, но она крепче обхватила колени руками.
– Как он умер?
Валка обернулась ко мне:
– Его убили. Во время работы.
Она сделала еще один глоток, потом посмотрела на бутылку, полуприкрыв глаза:
– Это вино не такое хорошее, как в прошлый раз.
– Эломас припрятал лучшее для себя.
Продолжая разговор, я принялся затачивать карандаш скальпелем, который всегда носил в футляре для рисовальных принадлежностей. Валка немного встревоженно посмотрела на меня, словно опасаясь, что я могу порезаться, но мои руки не дрожали.
– Видите ли, я не ожидал, что у меня будет компания. – Я сложил ладони на коленях, не выпуская инструмент. – Ваш отец тоже был ксенологом?
– А почему вы точите карандаш ножом?
– Прошу прощения?
Я смущенно оглянулся на нее. Она повторила вопрос, показав на мой инструмент.
– А-а, – я поднес карандаш к глазам, любуясь его острым черным грифелем, – так получается острее.
Криспин когда-то спросил меня о том же.
Валка все еще смотрела на меня без тени улыбки:
– Глупо. Вы же знаете, что есть специальные точилки.
Неужели и Криспин говорил то же самое?
Мне оставалось только пожать плечами и опустить скальпель.
– Дело не в этом. Просто… Инструменты, которыми мы пользуемся, помогают привести мысли в порядок.
– Что вы хотите этим сказать?
– Когда мне тяжело на душе, я рисую.
Я открыл блокнот, перелистнул несколько страниц, подальше от портретов самой Валки, подробных, с тщательно нанесенными тенями.
– Иногда