– Они хотят, чтобы вы поговорили с капитаном. Один на один.
– Что?!
Я едва не выронил бокал, но нагнулся и подхватил его. Выпрямившись, я спросил:
– Вы меня не разыгрываете?
Именно этого я и хотел с самого начала. О боги, эти бюрократы выдохлись и пошли на попятную.
Маэскол наклонил голову, и спутанные черные волосы упали на глаза.
– Я решил первым сказать вам, – слабая улыбка мелькнула на его оливковом лице, сверкнула, словно молния, и пропала, – по-дружески. Завтра вас вызовут…
Взглядом я показал, что понял, продолжая ошеломленно стоять с пустым бокалом в руках, не в состоянии произнести ни слова.
– Разумеется, они будут следить за вашей беседой, но этому существу не причинят вреда.
Взгляд Валки повис на мне, словно кандалы, и я с трудом сдерживал желание обернуться. Мне хотелось кричать, хотелось упасть на паркет и колотить по нему руками, пока мясо не сойдет с костей и я не разобью их на осколки. Еще не все кончилось. Я и не ожидал, что кончится, но у меня была мечта, страстная и далекая. Все, чего я желал, это снова оказаться дома, в безопасности, в замке на берегу моря, в своей постели под нарисованными созвездиями, и тихо-мирно прогуливаться с Гибсоном по высокой стене.
Мне нечего было сказать Олорину, но он заговорил первым:
– То, что произошло там, в тоннелях… Вы сделали лучше. Вы заставили всех нас сделать лучше.
Это были мои собственные слова, вернувшиеся ко мне назад из прошлого. Мои слова и мое проклятие: «Лучше».
– Вы были правы. Я никогда прежде не слышал, чтобы сьельсины сдались в плен. Но вы это сделали.
Он огляделся по сторонам на беспорядок в моей комнате и, возможно, почувствовал мою апатию и депрессию. На его лице не было ни осуждения, ни жалости, как у Валки. Вообще ничего не было. Это не могло служить мне утешением, но все-таки утешило.
– Вы, конечно, можете отказаться.
Первые слова, пришедшие мне в голову, пришлось растоптать ногами. Вместо этого я прорычал:
– Это не… Я не собираюсь играть в «плохого префекта – хорошего префекта».
– Что? – Маэскол растерянно смотрел на меня, а Валка едва сдерживала усмешку. – Я понимаю, насколько тяжело это должно быть для вас, поэтому и решил сам поговорить с вами.
– Нет, будь оно все проклято! – почти прокричал я, к собственному удивлению. – Вы не понимаете. Как вы можете это понять? Вы не были там каждый день, не слышали его крики, не повторяли все, что сказало оно и что сказала она. Вы. Не должны. Были. Быть. Там, – я чувствовал на себе взгляды десяти тысяч глаз системы наблюдения замка, – а я должен был.
– У меня на родине говорят, – пробился сквозь тьму, которую я собрал вокруг себя, яркий голос Валки, – поскольку Галактика искривлена, если идти очень долго и очень быстро, то обязательно вернешься туда, откуда ушел.
Что-то в интонации, с которой она это сказала, – или, может быть, тот факт, что это сказала именно Валка, – выбило почву у меня из-под ног. Плечи мои опустились, затем распрямились вновь.
– Хорошо, – сказал я голосом, мертвым, как источенный ветром камень. – Я это сделаю.
Глава 74
Лабиринт
Пневматические двери зашипели за спиной, оставив меня в смердящей темноте. Время сделало свое дело, и все, что пережил заключенный, пережила и его камера. Здесь пахло гниющим мясом. Если вы когда-нибудь проходили мимо деревенской хижины и ощущали запах убитого оленя, слишком долго ожидавшего, когда его опустят в котел с кипящей водой, то наверняка можете представить эту вонь. Красные огни светили со стены, их тусклые огни казались извращенной любезностью по отношению к ночному существу, единственному обитателю камеры. Я чуть ли не позавидовал мертвому Гиллиаму. Воздух наполняло зловоние гниющей плоти, окровавленной и обнаженной, а также испражнений нечеловеческого существа, и мне захотелось прижать к носу надушенный платок, чтобы заглушить этот запах, как поступил бы священник.
Я различил в полумраке Уванари. Ичакту снова привязали к кресту. Крест поместили сюда два дня назад, опустив горизонтально, чтобы пленник оставался в сознании. Время от времени его автоматически поворачивали, чтобы избежать пролежней.
Увенчанная гребнем голова приподнялась при звуке открывшейся двери, черные глаза превратились в узкие щели, а затем Уванари увидело тот предмет, что я держал в руках.
– Что это? Ты пришел убить меня?
– Veih, – ответил я: «Нет», – и показал ему шприц с гиподермиком. – Чтобы уменьшить боль. Наши врачи исследовали химический состав вашей крови и считают, что это должно помочь. Пожалуйста.
Я протянул ему лекарство. Уванари покрутило головой, слабо, но… Упрямо? Или покорно? Оно отвернулось, как раненый хищник, понимающий, что охотник пришел добить его, и подставляющий шею для удара. Я всадил иглу ему в предплечье и отошел в сторону, ожидая результата. Пока мы оба молчали, я вспоминал старые легенды о сыворотке правды, магическом снадобье, заставляющем человека раскрывать свои секреты. Все это ложь. Такого лекарства не существует. Скополамин. Тиопентал. Амитал. Все они изменяют сознание, открывают двери, но правда… правда – это нечто иное. Нечто обособленное от знания. Кроме того, какое бы действие ни производили эти яды на человеческий дух, Уванари не было человеком. Чудо, что мы смогли придумать, как хотя бы уменьшить его боль, где уж тут надеяться на то, чтобы заставить существо говорить. Однако у меня хватило дерзости мечтать об этом.
Прошла минута, и существо постепенно расслабилось. Оно ужасно изменилось за время, проведенное в заключении. Содранная от запястья до локтя правой руки кожа свисала обескровленными полосками. Синеватая плоть была покрыта чем-то влажным и липким, защищающим от гниения. Я присутствовал на допросе, когда ему сдирали кожу, словно женский чулок. И до сих пор слышу его крик, как слышал тогда, в этой камере.
«Добрый префект – злой префект», – сказал я самому себе.
– Мне очень жаль, ичакта. Я не знал, что они сделают это.
А должен был знать! Я ведь видел, как обращается Капелла с нашим народом. Встречал изуродованных пытками преступников и заклейменных еретиков, наводнивших Мейдуа, Боросево и, вне всякого сомнения, каждый город на каждой планете между ними. Когда ты упускаешь очевидное, это не имеет ничего общего с неведением, а тот, кто хранит молчание, всегда становится соучастником.
– Okun detu ne?
Вопрос настолько удивил меня, что я повторил его вслух:
– Почему я? Что ты хотело этим сказать?
– Каждый раз именно ты. Ты стоял рядом с этими… существами. Другими. Ты говорил с ними. Почему? Кто ты какой?
Время шло, а у меня никак не получалось найти ответ. Я положил анестетик на
