Нищие – старые и молодые – столпились возле выхода на площадь и вокруг колонн у двойных дверей святилища. Многие были с перебинтованными мокрыми язвами серой гнили. Другие носили на себе следы правосудия Капеллы: с отрезанными пальцами или языками, с выколотыми глазами. Можно было без труда разглядеть их преступления, вытатуированные черными буквами на лбу: ГРАБИТЕЛЬ, ВОР, ГРАБИТЕЛЬ, ЕРЕТИК, ЕРЕТИК, НАСИЛЬНИК, ВОР, ГРАБИТЕЛЬ. Некоторые сняли рубахи, выставляя напоказ следы плети на спине, жуткие рубцы или ожоги, сверкавшие, словно свежеотлитый металл. Мужчин среди них было несоразмерно много, хотя гниль никому не оказывала предпочтения. Некоторые носили маски или даже перчатки, несмотря на жару и влажность.
Помимо всего прочего, большая толпа давала возможность просить милостыню. Перед вырезанной на дверях святилища иконой Капеллы даже самые жестокосердные верующие невольно задумаются, прежде чем дать пинка попрошайке. Подавали ли нам один завалявшийся железный бит или целую четверть каспума, я все равно склонял голову в тихой благодарности, стоя на коленях, словно кающийся грешник, рядом с Кэт на углу улицы, ведущей на площадь.
Ват все еще голосил со своей кафедры, обнаженный и нестерпимо воняющий:
– Наша Мать-Земля, что была и вернется снова, отвернула от нас свое лицо. Бледные дьяволы – это ее наказание за нашу суетность! Слушайте меня, братья и сестры, дети Земли и Солнца! Слушайте меня, ибо наказание уже близко! Очистительный огонь смоет все наши грехи! Покайтесь! Покайтесь – и снова станете чистыми!
Проходящий мимо мужчина бросил монету в чашу для подаяний, стоявшую перед Кэт, которая казалась такой маленькой и несчастной здесь, под городской камерой видеонаблюдения.
– Благослови вас бог и император, мессир, – произнесла она, склонив голову к чаше.
Я поневоле обратил внимание, что у нее почти в три раза больше монет, чем у меня, и недовольно скривился. Но по крайней мере, ребра мои начали заживать.
– Ты ведь поделишься со мной? – подмигнув, спросил я, стараясь говорить тише, но так и не сумел сохранить серьезность в голосе.
– Вот еще! – фыркнула Кэт и шлепнула меня по колену. – Сам насобирай!
Она улыбнулась, и ее кривые зубы блеснули на солнце. Я хихикнул. Было так приятно снова смеяться, снова иметь повод для этого. Кэт на мгновение задержала руку на моем колене, и я почувствовал ее тепло сквозь мокрую от пота ткань брюк. День был жарким, а воздух густым и влажным. Мы стояли здесь с самого утра, как всегда в день Высокой Литании. Женщина в фиолетовом платье под ярким бумажным зонтиком положила в чашу Кэт целый серебряный каспум и улыбнулась. Девушка чуть не вскрикнула от восторга и поднялась на ноги, чтобы поклониться.
Я посмотрел в свою чашу, на жалкую горстку стальных битов и скомканную банкноту в одну двенадцатую каспума. Улыбка отзывчивой женщины навсегда осталась со мной, хотя мы не произнесли ни слова. Когда я думаю о человеческой доброте, в моих мыслях она всегда принимает форму этих губ с дешевой красной помадой.
– Мы отвергли природу! – кричал ват. – Мы склоняем шеи и колени перед лордами, которые перестали быть людьми!
При этих словах обнаженный безумец схватил свой член крючковатыми пальцами, борода его затрепетала на ветру над помостом.
– Но Мать все знает! Она знает, что нобили забыли о ней и пошли против природы, изменяя свою кровь!
Сын архонта во мне вздрогнул, ожидая, что вот-вот появятся префекты – или даже солдаты в бело-зеленых цветах графа – и заберут перегревшегося на солнце старого проповедника. Но ничего подобного не произошло, ибо говорят, что безумцы ближе всех к Земле.
Глава 28
Неправильность
Уже ощущая онемение от задевшего меня бластера и прижимая к груди бесполезную левую руку, я свернул за угол. Проскакал по куче ящиков, используя их как трамплин, чтобы перепрыгнуть загородившие дорогу поддоны. Серый бетон дышал жаром, но мои исцарапанные и грязные ступни ничего не чувствовали. Я не смог бы в тот момент сказать, какой сегодня день или сколько месяцев и лет моей жизни смыло, словно мусор, в эти каналы.
Позади слышны были крики, и я еще крепче вцепился в завязки кошелька, висевшего на пока еще работающей руке. Задыхаясь, я бросился вверх по ступенькам и дальше в переулок, настолько узкий, что мои плечи касались стен.
Верхние этажи домов с закрепленными на металлических стенах трубами нависали над моей головой. Рубашка зацепилась за какой-то выступ и порвалась, рука наверняка тоже пострадала. Электрический треск станнеров и крики: «Держи вора!» – неслись за мной, словно гончие моего покойного дяди во время охоты на лис. Мои обветренные губы скривились в гримасе, волосы хлестали по лицу. Я свернул, протиснулся между двумя женщинами с продуктовыми корзинами на головах и помчался по верхней улице, вдоль канала с морской водой.
Хотя инстинкт требовал, чтобы я бежал дальше, хотя синяки и переломы, полученные в уличных потасовках, умоляли не сбавлять скорость, все это только заставило меня остановиться. Я много раз наблюдал, как богато одетая публика набрасывается на вора, превращаясь в стену мускулов, как только префект укажет на него. Вместо этого я поднырнул под железные перила и уселся за свободный стеклянный столик уличного кафе. Голографическое табло заказов замерцало на его поверхности, и я сделал вид, что копаюсь в своем кошельке – не самое легкое дело, когда одна рука у тебя парализована. Я не сомневался, что где-то поблизости есть камера, нацеленная на меня, но надеялся, что информация не дойдет до префектов раньше, чем они пробегут мимо. К универсальной банковской карте я даже не притронулся, так же как и к документам, принадлежавшим тому напудренному мужчине в длинном саронге, у которого я все это стащил. Зато я нашел очки с овальными рубиновыми стеклами и нацепил их себе на нос. Еще одно мгновение потребовалось, чтобы собрать в хвост мои длинные черные волосы и закрепить на затылке эластичной лентой, также любезно предоставленной кошельком. Более того, я нашел там банкноту в половину каспума и еще каспум мелкими стальными монетами. Все это я с легкой усмешкой рассовал по карманам, а кошелек положил на землю рядом со стулом.
За моей спиной по мостовой простучали тяжелые каблуки, но я не обернулся, а, склонившись к встроенному в столик экрану меню, сделал вид, что изучаю его.
– Не тревожься, – прозвучал чей-то хриплый голос. – Я не скажу им ни слова.
Я поднял голову
