«Это переводчик», – подумал я, и что-то давнее, уже совсем было погасшее в глубине души, заставило меня широко улыбнуться, позабыв обо всем ужасе момента. Я не желал ничего другого, кроме как разобраться с устройством прибора и поговорить с человеком, умеющим объясняться со странными существами. Значит, это их язык? Или нечто совершенно иное? Мне хотелось его понять, я должен был его понять. До тех пор, пока желудок не забурлил, не застонал от голода, тоже ставшего частью моей жизни.
Тембр звука снова изменился, когда споткнувшийся умандх принялся ползать по гладкому бетонному полу и собирать упавшую рыбу, хватая ее щупальцами. Странно, но в целом песня чужаков осталась прежней, разница заключалась в чем-то незначительном и тонком – в контрапункте той симфонии, ноты которой мне никак не удавалось различить.
– Квинт, он извиняется, – сказал человек с пультом.
– Мне насрать на его извинения! – ответил надсмотрщик и еще раз ударил провинившегося.
Умандх опять застонал, но гудение не утихло.
– Сожженная Земля, ты только посмотри на это – вся рыба на полу. Ах ты, тварь! – прошипел надсмотрщик сквозь зубы и в паузе между двумя последними словами придавил ногой жалкое существо на полу.
Хотя у умандха и не было черепа как такового, мне вспомнился тот день, когда я – будто бы десять тысяч лет назад – смотрел, как на Колоссо гладиатор наступил на голову израненного раба. И вот оно проявилось опять: истинное лицо нашей расы, грубое и окровавленное, ничем не прикрытое.
Лорарий по имени Квинт пнул лежавшего умандха в середину туловища:
– Вставай!
Существо не поднялось с пола.
Я говорил себе, что должен остановить это, должен вмешаться, спрыгнуть с помоста к рассвирепевшему надсмотрщику. Тяжело вспоминать те недолгие годы беспомощности после всей власти, которой я обладал на войне. Жернова Империи перемалывали людей в муку, и только единицы сумели выдержать. Устоять. Не сломаться. Мы поем песни и сочиняем сказки о сэре Энтони Дамроше, родившемся сервом, или о Лукасе Скае – истории, которые я сотни раз пересказывал по ночам Кэт. Нам нравится думать, что быть сильным легко. Легко быть героем. Но это не так. Это не мой случай. Я не герой или не был героем тогда.
Я был просто вором.
– Вставай! – приказал лорарий, а его помощник повысил тон песни. – Вставай, чтоб тебя!
Камнеподобная плоть оказалась не такой прочной, как камень, она треснула от удара человеческого ботинка и засочилась чем-то желтым и липким, заполнившим воздух ужасной вонью, как из самой глубокой адской бездны. Умандх продолжал лежать, и человек ударил его дубинкой, словно ликтор – мечом. Один раз. Второй. Третий. Стон существа утих до всхлипов.
– Стой, Квинт! – Второй надсмотрщик поспешил к товарищу, выпустив из рук пульт, который закачался на ремне, висевшем на его шее. – Не трогай больше эту тварь!
Клубок в моем животе разжался и распутался. Вот оно, другое лицо человечества – милосердие. Надсмотрщик схватил Квинта за плечо и оттащил назад, прежде чем тот успел нанести еще один удар.
– Босс оставит тебя без премии, если ты забьешь колона до смерти.
Клубок внутри меня снова свернулся. Это было вовсе не другое лицо человечества, а просто жадность.
– Нам нужно спешить, – прошептала за моей спиной Кэт.
– Подожди, – ответил я, положив руку на колено присевшей за ограждением девушки. – Еще немного.
Стиснув зубы, я наблюдал, как второй лорарий – с помощью еще одного колона – помогает раненому существу подняться на три растопыренные ноги.
Гудение сделалось громче, превратилось в завывание, пульсирующее, словно удары сердца.
Второй лорарий взглянул на экран пульта и сказал:
– Квинт, они хотят отвести Семнадцатого к врачу.
– Чтоб их всех… – покачал головой надсмотрщик. – Ладно, так и сделай, а то Энгин надерет мне задницу, если мы потеряем еще одного.
Он потер руку, державшую дубинку, словно та причиняла ему боль, словно это она была во всем виновата.
А потом они ушли через дверь на дневной свет.
– Не бойся, я быстро, – сказал я Кэт, похлопал ее по коленке и спрыгнул с ближайшей лестницы на пол рядом с открытым контейнером.
Я положил в пластиковую сумку две большие рыбины – наверное, это были тунцы, – а заодно и рыбешку поменьше, названия которой не знал. Продолжая в том же духе, я торопливо запихивал добычу в сумку. Там уже хватало на три дня, на четыре. Хватало даже на маленьких сирот, о которых заботилась Кэт, когда те не могли прокормиться подаянием от капелланов.
Ухмыляясь, я вернулся к лестнице и начал карабкаться наверх.
Глава 31
Простая человечность
Сид Артур столкнулся не только с нищетой, когда сбежал из отцовского дворца, но еще и с болезнями. Так же, как и я. Серая гниль свирепствовала на Эмеше уже несколько лет, занесенная в этот мир каким-то бессовестным торговцем. Местные жители не обладали иммунитетом против нее, микроорганизмы изжевывали их, словно бумагу, и оставляли разлагаться на улице. Я же был палатином. Благодарение Матери-Земле, у меня был иммунитет.
Вы когда-нибудь задумывались о том, каково это – быть в самом чреве эпидемии и оставаться незатронутым ею? Я ощущал себя призраком. Мое тело с совершенно чуждой другим биохимией – наследством десятков поколений генетических преобразований, стоивших миллионы имперских марок, – было защищено от мокнущих язв и приступов некроза. Это кажется благословением. Но это не было благословением, когда я смотрел, как умирают люди. И хуже того – как увядает любимый человек. Когда я еще только принимался за рукопись, то думал, что пропущу этот момент, настолько мучительной была для меня утрата Кэт. Но это неправильно. Кэт имеет значение. Не может не иметь.
Она продержалась дольше, чем другие. Дольше, чем можно было ожидать от такой малышки.
Я оставил ее на высоком выступе над главным канализационным тоннелем, в котором ужасно воняло. Мы находились прямо под Фондовой биржей на Центральной улице, намного выше уровня каналов. Наступила ночь, и свет двух лун Эмеша – белой и зеленой, исцарапанной начавшимся терраформированием, – просачивался вдоль трубы туда, где на сыром картонном поддоне лежала девушка. Сквозь вонь лишайников и гниющего мусора я различал приторный запах болезни, мокнущих язв. Этот запах можно было ощутить на каждой улице, в каждом канале и над каждой крышей города. У подножия лестницы из нержавеющей стали, ведущей туда, где осталась Кэт, я остановился, чтобы собраться с силами, успокоить бурление в животе и привести в порядок нервы.
Мы провели вместе – как воровская пара – почти два стандартных года. Я знал, что теперь этому пришел конец. Знал еще за несколько недель.
Кэт дрожала под тонким покрывалом, которое когда-то было занавеской в заброшенном доме. Мы провели там неделю, играя, как могут только бродяги, в жизнь обычных
