— Северус…
Шепот Аолы вывел меня из ступора, и я склонился над ней:
— Помоги, пить…
— Да, милая, да.
Я схватил со стола чашку с водой и поднес к ее губам. Она жадно выпила все до капли и посмотрела мне в глаза. Я же не знал, что сказать ей в утешение. Ком стоял в моем горле, а к глазам подступала предательская влага.
— Как много вы взяли от людей… — очень тихо, в каком-то полубреду прошептала она. Я склонился еще ниже, пытаясь понять, что она пытается мне сказать. Эльфийка подняла руку и вдруг мягко провела по моей щеке, стирая слезу.
— Все хорошо, Северус. Все хорошо…
Нет, она точно бредила. И я не стал разрушать ее иллюзии, возможно, это были последние минуты ее жизни, ей незачем умирать в отчаянии. Милосердное забытье лучше для несчастной. Вдруг она тихо застонала, прервав мои горестные размышления. Я взял ее за руку:
— Чем мне помочь тебе, только скажи…
— Сейчас, сейчас…
Легкая судорога прошла по всему ее телу, она напряглась как струна, прикусила губу и тут же расслабилась, слабая улыбка осветила ее бледное лицо. В ту же секунду раздался первый крик новорожденного младенца. Не веря своим ушам, я дрожащими руками приподнял подол ее сорочки и остолбенел: меж ног Аолы лежал ребенок. Девочка.
— Надо перерезать пуповину… — слабо прошептала роженица. Да уж, акушер из меня получился первого класса!
Схватив брошенный Беллатрисой нож, я осторожно отрезал пуповину и взял младенца на руки. В отличие от брата, ее кожа была почему-то абсолютно чистой, а белоснежные волосы — практически сухими.
— Дай мне ее, пожалуйста!
Я осторожно положил девочку на грудь Аолы. Эльфийка нежно вглядывалась в маленькое личико и улыбалась.
— Азарика. Моя Азарика. Девочка моя. Какое счастье…
Прижавшись губами к белокурым волосам ребенка, она на минуту прикрыла глаза и затихла. Затем вздохнула, с трудом подняла слабеющими руками девочку и протянула ее мне.
— Возьми ее и исполни, что обещал.
Я принял этот драгоценный дар, осторожно завернул в мягкое покрывало, сорванное с кресла, накинул на плечи плащ и обернулся к Аоле:
— Но как же я оставлю тебя…
Уйти, бросив ее умирать, пусть даже спасая при этом ребенка, казалось мне преступлением. Но она лишь покачала головой:
— Мой час настал. Поспеши. Через пару минут здесь ничего не останется. Спасибо тебе. Я знаю, ты будешь вознагражден за свою доброту.
Повинуясь порыву, я прижался губами к тонкому запястью Аолы, а она мягко поцеловала меня в лоб.
— Да хранит тебя Великая Праматерь, милый братик.
Ее голос становился все тише и тише, под конец она чуть слышно шептала:
— Ступай. Спрячь ее. Я укрыла ее своей силой, три года она будет в безопасности, на большее меня не хватило… Прощай.
Она откинулась на подушку, закрыла глаза и как будто окаменела. Из ее полуоткрытых губ тонкой ниточкой потекла кровь. Все было кончено. Спрятав ребенка под плащом, я бросился к двери. Уже на пороге в последний раз окинул янтарную комнату взглядом. Как раз вовремя: в тот же миг из тела мертвой эльфийки вырвалось пламя. Очень быстро, я и глазом не успел моргнуть, оно захватило всю комнату. И было таким жарким, что янтарь стал ручьями стекать по стенам превращаясь в первозданную смолу. Я быстро закрыл дверь и стал выбираться наружу. От всего сердца надеясь, что хозяева этого звериного логова еще заняты своим кровавым делом и не смогут мне помешать спасти последнее, что осталось от Снежного эльфа, так неудачно посетившего этот мир после столетий отсутствия.
Мне оставалось лишь добавить, как я подбросил Азарику на пороге случайно найденного приюта. И о визите ее бабушки в Азкабан.
Когда я закончил свой рассказ, то с удивлением обнаружил, что уже начинало светать. Небо на востоке посветлело, а яркие августовские звезды начинали меркнуть. Было, наверное, около четырех часов утра. За всю эту ночь отец не проронил ни слова, хотя мой рассказ нельзя было назвать связным. Я часто путался и надолго замолкал, собираясь с мыслями. Он же продолжал терпеливо ждать конца моей страшной истории. По его лицу трудно было судить о впечатлении, которое я произвел своим откровением. Поэтому, добравшись до финала, я с некоторым трепетом ожидал его первых слов.
— У Ледяных эльфов никогда не рождаются двойни. Это физиологически невозможно, — неожиданно проговорил отец и посмотрел на меня. Честно говоря, я ожидал от него любых вопросов, но никак не обсуждения физиологии Ледяных эльфов. Его познания в этой области удивили меня. Хотя вместе с тем это внушало определенную надежду. Дело в том, что я и по прошествии этого времени не все понимал в событиях, свидетелям которых мне пришлось быть. Хотя и перерыл гору книг в надежде найти хоть какую-то информацию о народе Аолы. К сожалению, ничего конкретного, кроме общих сведений, я так и не узнал. И вдруг такое наблюдение из уст лорда Эварда. Окрыленный надеждой найти разгадку тайны, столько лет терзавшей меня, я перешел к самой загадочной части рассказа:
— Подбросив Азарику в приют, я вернулся в особняк Лестрейджей. Но он оказался пуст. Ни Лорда, ни хозяев. Выхода не было, мое отсутствие и так затянулось, и списать его на банальный страх после пожара в янтарной комнате было проблематично. И я аппарировал в ставку Лорда, мэнор рода Гонт, оставшийся ему после смерти деда. Разумеется, особо теплого приема я для себя не ожидал и решил придерживаться версии спонтанной аппарации от ужаса перед Адским огнем. Магический след от нее выявить было бы невозможно, пламя бушевало будь здоров. Так что эту версию нельзя было опровергнуть. То, что я буду наказан за трусость и нарушение приказа, я даже не сомневался, но надеялся на хорошее настроение Лорда после проведения долгожданного ритуала.
Но, едва войдя в особняк, я почувствовал неладное. Никого из приближенных не было видно, хотя обычно в это время, а прибыл я около восьми утра, уже кто-то обязательно слонялся по коридорам в ожидании аудиенции. Сегодня же как будто все вымерло. Войдя в гостиную, я наткнулся на лежащую на диване Беллатрису. Ее всю трясло, и я сразу распознал последствие Круциатуса. Движимый более любопытством, чем жалостью — трудно было испытывать теплые чувства к женщине, хладнокровно отдавшей всего несколько часов назад новорожденного на смерть, — я подошел к ней. Она практически ничего не соображала, ее руки и ноги сводила судорога, дыхание
