Подставив лицо порывам ветра, многие срывают маски, и те свободными птицами улетают прочь. Неизвестно, сколько подростков уже заражены, в чьей крови уже притаилась инфекция в ожидании удобного случая, чтобы вырваться на волю.
Однако сегодня, сейчас они чувствуют себя отлично, превосходно и пускаются бежать. Все до единого. Даже Мэй, рюкзак бьет ее по спине, чуть прогорклый воздух врывается в легкие. Яростный ветер Санта-Аны перехватывает дыхание.
Если охранник и зовет их, никто не слышит из-за свиста в ушах.
Мэтью знает, что делать, – эта мысль заставляет Мэй идти за ним по пятам. Она останавливается там же, где и он, – в тени арки, ведущей в библиотеку. Высокий, худой, абсолютно посторонний паренек замер, привалившись к стене.
– Куда теперь? – задыхаясь, спрашивает Мэй.
Пожар оказывается намного дальше, чем она представляла: заслоняемый вертолетами огонек высоко в горах. Как ни странно осознавать, но отнюдь не пожар вынудил их спасаться бегством.
– Не знаю. – Мэтью постоянно оглядывается по сторонам, лицо наполовину скрыто тенью от фонаря. – Не знаю.
Громко топая, мимо проносятся другие ребята.
– Напрасно мы это затеяли. – Мэтью зябко потирает ладони. – Спецназ нагрянет сюда в любую минуту.
У Мэй созревает идея. Ее зачатки шепотом вырываются изо рта:
– Я знаю, куда идти.
– Что?! – не расслышав, кричит Мэтью.
– Я знаю, куда идти, – уже громче повторяет Мэй.
Ее озадачивает изумление в его взгляде – точно так же мальчишки смотрели на нее в детстве, когда Мэй развивала недюжинную скорость на футбольном поле.
Мэтью воздерживается от вопросов. Они молча пускаются в путь. Какой восторг давать парню то, что он хочет.
Лужайка у пункта назначения хлюпает под ногами, вопреки засухе трава здесь всегда зеленее, чем в соседних дворах. Кусты белых роз колышутся на ветру, лепестки рассыпаны вокруг, точно конфетти.
– Я тут работаю няней, – поясняет Мэй. В гараже нет «мерседеса», но фонарь над крыльцом горит. – Хозяева сейчас в отъезде.
Так до смешного просто повернуть ключ в замке, так легко пальцем набрать код, отключающий сигнализацию.
Внутри пахнет свежим бельем – и безопасностью, словно никакая беда не в силах проникнуть в уютные стены. Безопасностью веет от мраморных столешниц на просторной белой кухне, от обилия медной утвари. Ею веет от миниатюрных суккулентов в керамических горшках – по горшку на каждом подоконнике. От блеска паркета в свете автоматических люстр, создающих иллюзию, что дом обитаем, хотя в действительности это не так.
– Надо разуться, – предупреждает Мэй.
На лице парня написано сомнение, однако он покорно сбрасывает сандалии, местами обмотанные скотчем, – никто в колледже не носит таких. Мэй старается не замечать, какие грязные у него ноги, когда те ступают на молочно-белый ковер в гостиной.
– Интересно, где хозяева? – бормочет Мэтью, пока Мэй убирает сандалии на полочку в шкафу, словно оправдываясь: по крайней мере, мы поставили обувь на место. – Может, им известно больше других.
– Нет, они давно собирались в круиз.
Мэтью издает короткий смешок. Маски на нем нет, и Мэй впервые замечает очертания его рта, тонкие губы, намечающуюся щетину, убористые, точно плитка, зубы – результат длительного ношения брекетов.
– Ты хоть раз задумывалась, зачем им такой огромный дом? – продолжает Мэтью. – В смысле для чего людям столько вещей?
Он берет с подставки на пианино фигурку птички и играет с ней, как ребенок с самолетиком.
– Осторожно! – вырывается Мэй.
Напрасно они сюда пришли.
Над камином мерцает медового цвета гитара с витиеватым автографом на корпусе. «Это трогать нельзя», – внушала Мэй двухлетней девчушке, дочери владельцев дома, которая только начинает постигать, что можно, а что нет. «Низзя, – лепечет кроха всякий раз при виде гитары, – низзя».
Зато Мэтью тянется к инструменту.
– Ой, лучше не трогай! – восклицает Мэй.
Нелепая фраза. Наверное, глупо сейчас переживать из-за вещей, и вдобавок тон высокий, с вопросительными интонациями из серии: «Может, не надо ее трогать?»
– Расслабься, – ухмыляется Мэтью. – Хозяева-то далеко.
Он ни секунды не стоит спокойно. Пальцы щелкают, ноги отстукивают ритм. Дух авантюризма ощущается в том, как Мэтью выбивает барабанную дробь на кофейном столике, как седлает лошадку-качалку, смешно растопырив длинные ноги. И его безрассудство немного заразно.
– Надо задернуть шторы, – произносит Мэй. – Иначе соседи увидят.
Процесс затягивается – окон в доме много.
Мэтью обнаруживается в кухне с бутылкой вина в одной руке и штопором в другой.
– Не вздумай! – пугается Мэй.
Но пробка с мягким хлопком уже вылетает из бутылки. Мэй настораживается – как знать, что еще выкинет этот парень.
– Несправедливо, когда одни шикуют, а другие едва сводят концы с концами, – замечает Мэтью. – Можно вылить все в раковину в знак протеста.
Однако вместо раковины он разливает вино в две кофейные чашки и пододвигает одну Мэй.
– Нет, спасибо, – отказывается она.
Мэтью хохочет.
Зря она его привела.
– Да ладно тебе. – Он стоит над душой, пока Мэй не делает крохотный глоток.
Вкус превосходит все ожидания: свежий, прохладный, ничуть не похожий на терпкое красное вино, которое она пару раз пробовала у Катрины, пробовала по чуть-чуть, несколько капель, чтобы алкоголь, не дай бог, не затуманил мозг. Сейчас это кажется таким ребячеством, хренью, как выразился бы Мэтью.
– Только надо забрать бутылку, – спохватывается Мэй. – Тогда никто не узнает, что мы ее выпили.
– Нашла о чем париться, – фыркает Мэтью.
Она снова отпивает из кружки. Наверное, ей надоело быть паинькой, надоело вечно следовать правилам.
Вдалеке завывают и смолкают сирены. Трещат вертолетные лопасти.
Мэтью включает телевизор. Они опускаются на диван, ощущая под ладонями приятную прохладу натуральной кожи.
– Глянь, мы в телике.
На экране появляется снятое с вертолета изображение университетского городка в окружении патрульных машин. По непроверенным данным, сообщает репортер, порядка двадцати студентов сбежали из карантина.
С мягкого дивана ситуация не смотрится критичной. Скорее забавной. Мэтью постоянно доливает в кружку.
Он рассказывает про историю Америки, про дебильный порядок карантина, гражданскую свободу.
В какой-то момент Мэй испытывает желание закрыть глаза. Через секунду раздается бренчание. Гитара с автографом лежит у Мэтью на коленях.
– Я думала, она просто для красоты, – говорит Мэй, растекаясь по дивану.
Бутылка на кофейном столике практически пуста.
– Даже не настроена, – ворчит Мэтью после пары аккордов.
В недрах сознания мелькает мысль, что нельзя брать чужое, но мысль гипотетическая, не подкрепленная чувством, точно теория, не имеющая к Мэй никакого отношения.
На нее наваливается нечеловеческая усталость – никогда в жизни ей так не хотелось спать. Внезапно она вздрагивает: а вдруг болезнь добралась и до нее? Однако страх быстро улетучивается. Все затмевает прохладная кожаная обивка, мягкая подушка под головой.
– Эй, притормози, – окликает Мэтью. – Может, попьешь водички перед сном?
Поздно. Мэй засыпает прямо на диване рядом с Мэтью и проваливается в темный океанический сон – глубокий и безмятежный, начисто лишенный сновидений.
21
Девочки – кто босиком, кто в шлепках – мчатся из спортзала к парковке, волосы развеваются на ветру. По трое-четверо запрыгивают в машины и выруливают на главную дорогу. Первый автомобиль мгновенно останавливает полицейский кордон. Вторую находят у дома приятеля, пока пассажирки уплетают
