Конечно ДТП, соглашаются они.
Настораживает только небывалый поток машин.
Проходит десять минут. Двадцать. Колеса крутятся так редко, что стрелка спидометра падает до нуля. Многие заглушили мотор.
Солнце быстро опускается за горизонт. Грейс тихонько посапывает.
Она всегда спит как убитая. Бен с Энни постоянно порываются приложить ухо к ее груди, проверить, есть ли дыхание. Не тормоши ее, не тормоши, талдычат они друг другу, не тормоши, но всякий раз кто-то срывается, не в силах сдержать порыв, появившийся у них со дня рождения дочери.
– Я хочу ее разбудить, – произносит Энни. – Просто чтобы удостовериться. Не против?
В машине, стоящей далеко впереди, распахиваются дверцы. Мужчина с мальчиком выбираются из салона и семенят по обочине. Притормозив возле Бена, мужчина кивает на ближайший лесок, и мальчик в одиночку идет туда. Без слов понятно, по какой нужде. Видно, как мальчик останавливается и, повернувшись к дереву, расстегивает штаны. Сложив руки крест-накрест, отец заговорщически подмигивает Бену:
– Еле дотерпел.
Бен ощущает неведомый прежде дух товарищества, объединяющий родителей. Посторонний с ребенком – вовсе не посторонний, хоть ты и не знаешь о нем ровным счетом ничего.
– А вы не в курсе, в чем дело? – спрашивает Бен.
Мужчина подходит ближе, под подошвами хрустит гравий.
– На выезде устроили контрольно-пропускной пункт. Ищут ребят, которые сбежали из карантина в колледже. Кому-то из них удалось улизнуть.
Наверняка они прячутся в лесу, продолжает собеседник, озираясь по сторонам, словно беглецы притаились где-то в кустах. Впрочем, ребят можно понять.
– Мы тоже решили рвать когти. – Мужчина замечает на заднем сиденье Грейс. – Сколько ей?
– Три недели, – отвечает Бен.
Мужчина грустно качает головой:
– Радуйтесь. Вы даже не представляете, как быстро они растут.
Бен натянуто улыбается и поднимает стекло – ни к чему лишний раз говорить о том, как рано дети напоминают о скоротечности времени.
К началу пробки они добираются в кромешной тьме. Темно хоть глаз выколи, не сравнить с ночами в Нью-Йорке. На чернильном небе загораются звезды, но их свет затмевают яркие проблески мигалок на крыше полицейских машин и мощные лучи фонарей в руках стражей порядка. Группка студентов столпилась на обочине, пока офицер освещает багажник их машины.
– Думаешь, это они? Ребята из карантина? – спрашивает Бен.
С заднего сиденья не доносится ни звука.
Бен оборачивается.
Энни сидит, привалившись к окну, глаза закрыты.
– Энни! – окликает он. Тишина. – Энни! Проснись!
Бен выскакивает из машины, распахивает заднюю дверцу. Зовет жену по имени. Все помыслы устремлены на одно. Трясет за плечи. Ее голова падает на грудь. Пассажиры в соседней машине – мужчина и женщина – не сводят с них глаз. «Нужна помощь?» – спрашивают они, но Бен ничего не видит и не слышит. Перед глазами только расслабленное лицо Энни с закрытыми веками – и малышка, спящая рядом на сиденье.
– Энни! – снова кричит Бен.
От воплей дочка просыпается и начинает плакать – именно ее голос, не его, будит Энни.
– Что такое? Что стряслось?
От облегчения сердце колотится как бешеное. Язык немеет.
– Чего ты на меня уставился? – хмурится Энни, но в следующую секунду во взгляде вспыхивает понимание. – Все в порядке, – зевает она, – просто устала.
Действительно, с недавних пор сон настигает ее внезапно, без предупреждения, в любое время суток. Спите, когда спит ребенок, внушают книги для молодых родителей. Однако сейчас Бен напрочь забывает о тех случаях, когда Энни засыпала, сидя на стуле, а он сам валился в постель не раздеваясь.
Едва сдерживая гнев, он садится за руль. Подсознательно тянет шарахнуть дверью.
– Без тебя я не справлюсь, – произносит Бен, глядя вперед.
Нет нужды растолковывать, о чем речь.
В зеркале заднего вида отражается, как Энни подносит бутылочку ко рту Грейс и та жадно чмокает соской.
– Справишься, – отчеканивает Энни. – Ты должен, значит никуда не денешься.
На КПП полицейский требует предъявить права.
– А младенец?
Бен чувствует, что краснеет.
– Ей всего три недели.
– Мне нужно установить личность всех пассажиров, – не унимается страж порядка.
Бен называет имя, отчество и фамилию дочери, которые по-прежнему воспринимаются в новинку, точно вымышленные, хотя отчасти так и есть.
– Ждите, – командует полицейский.
Стоит ему свериться с планшетом, как происходит разительная перемена. Полицейский пятится. Надевает бумажную маску.
Бен в растерянности, как будто его поймали с поличным. Словно подросток, застигнутый на покупке пива, он хочет извиниться, объяснить. Но Энни легонько трогает его за плечо. «Молчи», – говорит ее рука.
Полицейский обращается к ним уже через маску.
– Она в списке, – кивает он на Грейс.
Энни подается вперед и высовывается из окна.
– В каком списке? Она совершенно здорова. Видите?
Грейс безмятежно разглядывает предупредительный знак на спинке сиденья: схематичное изображение головы младенца, отброшенной ударом подушки безопасности, – родителям не устают напоминать, какие жуткие дела могут случиться с ребенком при малейшей оплошности.
– Езжайте обратно, сэр. – Теперь полицейский разговаривает с ними как с преступниками. Он указывает на восточную автостраду. – Возвращайтесь домой.
До них ни одну машину не разворачивали. Бен выкручивает руль, дает задний ход и снова выкручивает колеса под пристальными взглядами других водителей.
– Я говорил, не надо было ехать, – цедит он, пока автомобиль в кромешной тьме спускается с холма. – Сидели бы дома.
Над горизонтом засиял полумесяц, но ему не под силу разогнать царящий в лесу мрак.
– Будь моя воля, – Энни резко выпрямляется на сиденье, – мы бы не оказались тут в принципе.
Вот оно: затаенная правда наконец выплыла наружу.
Бен молчит из страха сболтнуть лишнего. Энни предлагали работу в Нью-Йорке, однако им обоим не терпелось убраться из города, едва не погубившего их брак.
Энни принимается сюсюкать с дочкой:
– Папочка хочет меня наказать. Да, милая, папочка меня наказывает.
Все, джинна выпустили из бутылки. Напряжение, копившееся многие месяцы, лопается как натянутая струна: слова, которые они не решались произнести – то ли из сострадания, то ли из страха, – норовят сорваться с губ.
Неужели им плохо жилось?
– По-моему, нам обоим Нью-Йорк встал поперек горла, – замечает Бен.
– Не нам, а тебе, – парирует Энни.
Он вдруг свирепеет:
– Не я придумал брать донорское молоко. Предупреждал ведь – плохая идея, непонятно, чем эти доноры занимаются и что употребляют.
Грудное молоко – сокровенная тема для Энни и непостижимая для Бена.
В гробовой тишине он продолжает:
– Могла бы поднапрячься и сама кормить дочь. – Даже Бен осознает несправедливость упрека. – Хоть раз в жизни можно постараться. Тогда, глядишь, проблем бы не было, – заключает он и моментально сожалеет о сказанном. Ему страшно закончить мысль, призванную скрыть то, что гложет его по-настоящему: я боюсь за нашу девочку.
– Пошел ты! – шипит Энни.
Остаток вечера проходит в молчании.
Бену хочется, чтобы Энни сорвалась, наорала на него. Однако Энни не срывается. Ему тоже не до разговоров.
Позже Энни отправляется спать в комнату Грейс. Бен порывается идти следом, но дверь заперта. Ему не хватает смелости повернуть ручку.
Самое суровое наказание для него – спать в одиночестве. Он долго лежит, не смыкая глаз, пока не проваливается в сон, но буквально
