Сара отчаянно пытается заглушить нарастающую тревогу. Это только первый день, успокаивает она себя. Может, он еще не до конца проснулся.
При виде его Хлои улепетывает со всех ног и громко шипит.
– Это же папа, твой любимчик, – говорит Сара, но Хлои ощетинивается, распушает хвост метелкой.
Вероятно, ее настораживает отсутствие шевелюры и бороды или неестественный цвет кожи. Как бы там ни было, Хлои старается держаться от него подальше, даже к миске пробирается окольными путями.
По всем каналам обсуждают главную новость с подзаголовком «Первый исцелившийся в Санта-Лоре».
– Пап, это они про тебя! – кричит из гостиной Сара.
Но отец и не думает вставать из-за стола и по-прежнему увлеченно пишет. Издали он похож на кропотливого часовщика.
С экрана перечисляют скудные сведения, у телевизионщиков нет ни снимка пациента, ни его имени, ни данных о состоянии здоровья.
– Поищешь другую ручку? – просит отец из кухни, тщетно пытаясь реанимировать первую, однако его умозаключения истратили все чернила.
Помимо всего прочего, отец не замечает, что мамины вещи разложены по всему дому, коробки с чердака перекочевали в гостиную, явив на свет бесчисленные сокровища: свадебные фотографии, аудиозаписи, комплект украшений из бирюзы – они с Либби любовно изучали каждую мелочь, как будто силились отыскать ключ к забытой тайне. Потемневший серебряный браслет до сих пор болтается у Сары на запястье и слегка позвякивает по столу, пока она готовит из остатков хлеба сэндвичи с тунцом. Однако отец почти не притрагивается к еде.
До позднего вечера щипчики лежат нетронутые. До позднего вечера длинные ногти шкрябают по банке содовой.
– Тебе пора спать, – отмирает папа.
Незамысловатая фраза действует ободряюще – Сара спешит наверх, радуясь, что их общение все больше походит на обычный диалог отца с дочерью.
Позже, под покровом ночи, она слышит, как отец бродит по кухне, явно не собираясь ложиться.
Наутро к ним являются двое полицейских.
С чердачной площадки Сара встревоженно наблюдает за стражами порядка в белых масках и зеленых перчатках, заправленных под манжеты униформы.
Стук в дверь будит собак.
– Папа, – зовет Сара. Тот, сгорбившись, сидит за компьютером и терпеливо ждет, пока загрузится очередная страница. – Здесь полиция.
– Не обращай внимания, – бросает отец, словно речь идет о назойливых коммивояжерах.
Полицейские топчутся на крыльце, косятся по сторонам, точно мечтают поскорее унести ноги. Позади, через дорогу, остов сгоревшего дома медсестры накренился, как потерпевший крушение корабль. После стольких недель заградительная лента истрепалась на ветру, птицы свили гнездо в духовке, успевшей проржаветь под открытым небом.
Стук возобновляется.
Псы скулят и скребутся в дверь.
Наверняка полицейские тоже слышат скулеж и скрежет.
Наконец стук прекращается.
У Сары вырывается вздох облегчения, когда стражи порядка спускаются с крыльца во двор, заросший сорняками. Один что-то говорит в рацию.
Однако вместо того, чтобы направиться к машине, они заворачивают за угол дома. Скрип калитки. Жуткий хруст гравия по дорожке, ведущей на задний двор.
Теперь полицейские барабанят в заднюю дверь.
– Эй, есть там кто? Отзовитесь!
Сара замирает на кухне у заколоченного окна. До нее доносится треск помех в рации.
Внезапно, как гром среди ясного неба, створка начинает поддаваться и, взвизгнув петлями, распахивается настежь, помещение заливает яркий свет.
Наверное, отец забыл запереть дверь на ночь, хотя такая оплошность совсем не в его духе – совсем.
– Э-э-э… – мямлят полицейские при виде Сары. Девочка стоит в одной пижаме, щурясь от слепящих лучей. Прятаться уже поздно. – Э-э-э… – Страж порядка не может подобрать слов. Его темная фигура вырисовывается в проеме на фоне яркого солнца. – Мы думали, здесь никого.
Собаки радостно скачут и, высунув языки, скребут лапами по коричневым брюкам полицейских, однако те пятятся от псов как от прокаженных.
Первый мужчина придерживает дверь двумя пальцами и делает шаг назад, поближе к свежему воздуху.
– Томас Петерсон дома? – спрашивает второй.
Имя царапает слух. Никто не называет отца Томасом.
– Если вы знаете, где он, пожалуйста, сообщите, – говорит первый, маска смягчает требовательный тон.
Сара в растерянности – сказать правду или соврать? Повисает напряженное молчание, нарушаемое лишь скрипом черных ботинок полицейских, пока те пытаются стряхнуть с себя надоедливых собак.
Наконец второй опускается перед Сарой на корточки, как перед малым ребенком.
– Слушай, – начинает он, но взгляд скользит поверх ее головы и обшаривает гостиную, – ему нельзя здесь находиться. Возможно, болезнь еще не отступила.
Она гадает, известно ли им о замедленной походке, постоянной писанине. О том, что отец практически не спит.
– Ему рано домой, – продолжает полицейский.
Однако Саре невыносима мысль о новом расставании с отцом.
– Его здесь нет, – отвечает она севшим от долгого молчания голосом.
Мужчины переглядываются. Она видит только глаза над маской, но даже в них отчетливо читается недоверие.
– Значит, ты совсем одна? И давно?
У Сары душа уходит в пятки. Такой поворот событий грозит новыми неприятностями.
Шаги отца на лестнице избавляют ее от необходимости отвечать. Его походка стала еще неувереннее, он не идет, а ковыляет, точно хромой.
– Кто дал вам право вламываться ко мне в дом? Это частная собственность! – возмущается отец. Он не переодевался со вчерашнего дня.
– Вас просто понаблюдают в стационаре, – успокаивают полицейские. – Поэтому врачи и направили нас сюда.
– В больницу я не вернусь, точка, – заявляет отец.
– Это вопрос гражданской безопасности, – увещевает первый. – Зачем вам рисковать собственным здоровьем и здоровьем дочери?
– Ищите подопытных свинок в другом месте, – перебивает отец.
Он выставляет незваных гостей за дверь, запирает створку и снова плетется наверх, к компьютеру.
К вящему изумлению Сары, полицейские уходят, пары фраз хватило, чтобы отправить их восвояси. Прежде чем сесть в машину, стражи порядка стаскивают перчатки – опасливо, по одной – и швыряют их в мусорный бак.
Похоже, они еще вернутся – они или кто-то другой. Проблема не исчезла, а временно сдвинулась на второй план.
В полночь из кухни доносится знакомый, но абсолютно неуместный звук – шуршание наждачной бумаги. Чирк, чирк, чирк. Судя по кашлю, отец внизу. Вопрос, можно ли оставлять его одного.
Запах дополняет увиденное: папа сидит за столом, в пальцах зажата горящая спичка.
– Что ты делаешь? Зачем? – испуганно спрашивает Сара.
Перед ним рассыпаны горелые спички, отец истратил целую упаковку, принесенную из подвала, – подобное расточительство совсем не в его стиле.
– Из-за этой инфекции у меня мозги набекрень. – Налюбовавшись пламенем, он гасит спичку и бросает ее в груду других.
– Но зачем? – повторяет Сара.
Он прихлебывает пиво, достает новую спичку, медленно, заторможенно чиркает ею о коробок. Та не спешит загораться, но отец продолжает чиркать – настойчиво, методично.
Во мраке по-прежнему стрекочут вертолеты, однако, как выяснилось из новостей, репортеры ошиблись домом – они думают, что очнувшийся пациент обитает в белом особняке в паре кварталов отсюда. Особняк давно заброшен, хозяева уехали еще до рождения Сары, двор зарос дикими цветами. Наверное, телевизионщиков сбивают с толку заколоченные
