Сын выбирается на бортик. Вода стекает с него ручьем, на дорожке, по которой Ребекка когда-то шлепала мокрыми ногами, остаются следы.
– Не бегай, – говорит она фразу, неоднократно повторенную ей матерью. – Не бегай, а то поскользнешься.
Впрочем, это лишь один полдень из череды ему подобных. Частичка целой жизни.
Мальчик растет. Становится старше. Взрослеет. Поступает в колледж. Резко бросает учебу. Долгие споры, обиды, примирение. В год смерти бабушки, матери Ребекки, сын уезжает в другой город. В год смерти деда он возвращается. Бросает работу. Становится художником. Снова поступает в вуз. Женится. Рожает двоих детей.
Как-то вечером Ребекка с сыном прогуливаются по окрестностям. Она уже в возрасте, он в расцвете лет. Перед прогулкой они успевают поссориться, но сейчас обида потихоньку забывается.
– Я должен сам принимать решения, – произносит сын, и Ребекка испытывает странное чувство дежавю: его поза, выбор слов, то же самое Ребекка говорила своим родителям много лет назад.
56
Ребекка просыпается в незнакомой комнате. Белые стены. Флуоресцентный свет. Капельница в вене. В растерянности она рассматривает интерьер, но узнает только университетскую колокольню в неомиссионерском стиле. Значит, она снова в Санта-Лоре.
Тихо попискивает монитор. Ребекка кожей ощущает постороннее присутствие. Живот отзывается болью. Пальцы натыкаются на бандаж.
Внезапно открывается дверь. Кто-то заходит – очевидно, медсестра. На ней желтый пластиковый комбинезон, скрывающий фигуру с головы до пят, как в научно-фантастическом фильме. Медсестра не замечает Ребекку и склоняется над чем-то в дальнем углу. Колыбелька. Прозрачная пластиковая колыбелька на подставке с колесиками. Внутри, завернутый в кремовое одеяльце с розовой каймой, спит новорожденный младенец в розовой шапочке. Чей это ребенок? – проносится у Ребекки.
Теперь медсестра наклоняется к ней. Говорит что-то сквозь маску. Обернувшись, кричит кому-то в коридоре.
– Она очнулась! – Медсестра тычет пальцем в Ребекку и зовет остальных. – Роженица очнулась!
Ребекка не понимает, о чем речь. Сердце сжимает тревога.
В палату вбегают люди в желтых комбинезонах.
На Ребекку вдруг наваливается пустота, чувство невосполнимой утраты.
– Где мой сын? – спрашивает она, но натыкается на недоуменные взгляды. – Мой сын, где он? Позовите его. – Ей трудно говорить. Трудно связно излагать мысли. – С ним все хорошо? – шепчет она, не в силах сдержать слезы.
– Вы долго болели, – объясняют медсестры. – Практически год провели без сознания.
Ребекка слышит, но не понимает.
– Естественно, вам нужно время, чтобы прийти в себя, – успокаивают ее.
Внезапно в палате появляется мама, живая и невредимая, словно все эти годы она мирно ждала в вестибюле. Мама не просто жива, но и выглядит моложе, как тридцать лет назад, когда Ребекка только поступала в колледж. Рыжие волосы, белые зубы. Мама бросается к Ребекке, берет за руку.
– Слава богу! – твердит она. – Слава богу!
Ребекку переполняют облегчение и радость. Какое счастье снова увидеть маму после стольких лет, проведенных вдали от нее. Однако к гамме эмоций примешивается страх, как от столкновения с гостем из мира мертвых.
– Где мой сын? – спрашивает Ребекка.
– Не понимаю, о чем ты. – Мама в растерянности морщит лоб. – У тебя девочка, дочка. Смотри.
– Что случилось с моим мальчиком? – шепчет Ребекка сквозь слезы.
Мама испуганно косится на медсестер, потом после короткой паузы произносит:
– Та женщина, психолог… она предупреждала, что тебе могут присниться странные сны.
57
Спустя годы после пробуждения знакомые Ребекки отмечают ее незаурядную житейскую мудрость, но молчат про апатию, несвойственную молодым.
Пройдет немало месяцев, прежде чем Ребекка окончательно убедится: она девятнадцатилетняя девушка, а не пожилая матрона, а девочка на коленях – ее родная дочь.
Тоска по сыну будет преследовать ее до конца дней. Все недоумевают, как можно так долго цепляться за какой-то сон. Однако для Ребекки сын все равно реален: она знала его без малого сорок лет. Временами он чудится ей в толпе. Его голос, черты лица – такие же ясные и родные, как крохотные пальчики дочери, ее пухлые щечки.
Самая страшная скорбь – скорбь по собственному ребенку.
Врачи только разводят руками – Ребекка упорствует в своих фантазиях, словно и впрямь прожила параллельную жизнь. Отдельные симптомы совпадают с рядом известных науке психических расстройств: убежденность, что ее ребенок вовсе не ее, неприятие собственного тела, неспособность отличить сон от яви.
Сохраняется общая заторможенность. Замедляется мыслительный процесс, воспоминания путаются.
– Разве это не естественно в ее случае? Ведь она проспала почти год, – с надеждой спрашивает мама Ребекки.
Вирус не пощадил все семейство, но ни родители, ни братья не впадали в такое долгое забытье и не видели столь реалистичных снов. Природа вируса, его потенциальное воздействие на мозг по-прежнему остаются загадкой для специалистов.
Главное, быть благодарным, считают родители. Думать о других. Помнить о погибших.
– Всегда, при любых обстоятельствах, нужно благодарить Господа нашего Иисуса Христа, – наставляет отец.
Ребекка не поддерживает связь с участниками тех событий, даже с Калебом. Мы овладели искусством отворачиваться от неугодного зрелища.
Незамужняя мать-одиночка – кто бы мог подумать, что все закончится именно так и родители не осудят ее ни словом, ни делом. Ребекка не припомнит ни единого упрека с их стороны. Дар Божий, твердят они. Эта девочка послана свыше. Все прочее не играет роли. История ее зачатия, совершенно немыслимая – Ребекка была уверена, что семья не потерпит такого позора, – постепенно стирается из памяти.
Однако ее по-прежнему одолевает чувство потери, словно чего-то не хватает. Если верить врачам, человеческий мозг – величайшая загадка, но время лечит раны. Надо лишь потерпеть, считает мама. Нам выпало тяжелое испытание, однако мы его преодолели.
Ребекка не спорит, хотя кое-какие сомнения остаются. Например, как можно утверждать, что сном была именно та жизнь, а не эта? Как узнать, не являются ли нынешние мгновения – пока дочурка сидит у нее на коленях, маленькая, пухленькая, с единственным зубиком, – лишь частью причудливого блаженного сна, который грезится ей на склоне лет?
Впрочем, есть и простые неопровержимые истины: Ребекка баюкает дочку так же, как и сына. Поет ей те же песенки. Любит с той же одержимостью – если не с удвоенной, обострившейся после потери первого ребенка.
Через год после снятия санитарного кордона Натаниэль навсегда покидает свой дом в Санта-Лоре.
В прощальном письме к дочери он кратко объясняет: они отправляются на поиски лекарства для Генри, экспериментального, но весьма перспективного. «Неподтвержденное» не значит «невозможное», добавляет он.
Из дома престарелых они с Генри едут прямиком в аэропорт. Из Лос-Анджелеса их путь лежит в Мехико, а оттуда в маленький южный городок, где местный анестезиолог пообещал погрузить их в глубокий сон сродни навеянному вирусом Санта-Лоры.
Игла проникает в их вены. Во время процедуры Натаниэль держит Генри за руку. Мгновение спустя оба засыпают.
В маленькой горной клинике, под присмотром медсестер, они мирно спят бок о бок, сердца бьются ровно, легкие дышат, взгляд отрезан от
