С уходом единственных близких людей сердце вновь болезненно сжалось – так что стало трудно дышать, а тоска словно превратилась во что-то материальное, безжалостно придавив к земле. Все же мне хватило сил поднять кувшин и поднести его ко рту – жадно припав к терпкой влаге легкого вина, я разом ополовинил сосуд. В голове легонько зашумело, и, чуть приободрившись, я с глухим рыком накинулся на еду, разрывая птицу зубами и пальцами, обжигаясь горячим мясным соком.
Как же вкусно…
Я дождался, пока холуи унесли поднос и остатки еды. Отпустил Золота, пообещав утром дать ответ – приняв во внимание все то, что он сделал для меня. После чего достал припрятанную грушу и с наслаждением впился в упругую плоть плода, напомнившего мне о собственной молодости и далеком детстве Энтары.
Доев и с сожалением отбросив огрызок, я, уже не стесняясь, сорвал с себя рубаху и, свернув в маленький упругий валик, положил ее на пол. От наспех перебинтованного левого плеча шибанул отвратительный смрад. Сорвав повязку, я с удовлетворением воззрился на уже почерневшую огнестрельную рану, сочащуюся кровью и гноем. Я так и не залечил ее до конца, во время же захвата лехами рана раскрылась и, нахватав какой-то дряни, воспалилась. Багровая краснота разошлась чуть ли не по всей левой половине туловища…
– А вот теперь, Золот, уже я тебя провел. Не будет завтра вам никакой казни, если только вы не решитесь казнить труп…
С этой злорадной мыслью (как я умело провел тюремщиков!) ложусь на пол, позволив холодным и сырым камням впиться в кожу. Несильная боль вскоре перестает беспокоить, и я, удобно умостив затылок на валике из рубашки, с удовольствием расслабляюсь. В голове приятно шумит от выпитого (с голодухи быстро захмелел), в животе разливается уютная теплота от обильной жирной пищи. Все, теперь уже можно засыпать.
Остаточный вкус груши во рту вновь напомнил о Энтаре. Неожиданно чернота каземата отступила – и я услышал заливистый смех своей трехлетней дочери, юрко убегающей от меня между кустов ируцы. Я ведь запрещал ей есть мелкие синие ягоды, потому что сам не знал, можно ли употреблять их в пищу, – а она ела! Впрочем, местная детвора также любила эту ягодку и смело ела, да и росла ируца совсем рядом с людским жильем. Так что я волновался не очень сильно – разве что животик заболит. Но ведь обходилось…
И вот сейчас я отчетливо слышу ее заливистый смех – и вижу ее, крохотную девчушку в легком сиреневом платьице. Оно мелькает между кустами – и я азартно бросаюсь догонять, так же весело смеясь, вторя дочери…
– Милый, иди домой! Домой!!! Домой… домой…
Голос Эонтеи отчетливо раздается в голове – и я разворачиваюсь и следую к нему. А потом бегу. А потом… Потом я испытываю вдруг невероятное чувство полета – парящей невесомости и струй теплого воздуха, обдающего мое тело… Я летаю – как в детстве, во сне… Да, летаю… Так ведь я же и сейчас сплю!
Отбросив все сомнения, я предался этому восхитительному чувству полета, полета навстречу чему-то – или Кому-то – светлому и лучистому, и… невероятно доброму, уже издалека согревающему своими нежнейше-теплыми лучами…
Глава 3
Осень 760 г. от основания Белой Кии
Замок степной стражи Барс
Польный гетман юга герцог Бергарский
– Проклятый щенок!
Я с ненавистью воззрился на возведенные напротив моего войска укрепления: высокий вал со рвом, гиштанские рогатки у его подошвы – миновав первое препятствие, воины неминуемо затормозят у жиденького, по сути, укрепления, но ведь затормозят! И станут прекрасной мишенью для стрелков противника.
Вал широкой дугой преградил подступы к крепости – и я уверен, что, лишившись артиллерии, молодой волчонок не преминул заложить в его подошву земляные орудия. А за гребнем нас ждут копейщики… Нет, атаковать в лоб не вариант.
Обойти крепость возможно, но с противоположной стороны ее стены до половины обложены кирпичом и стоят на возвышенности, а крепостной ров отвесно подведен под их подошву. И башен на две больше, противник, имея возможность маневрировать стрелками (в голой степи мне хитрого маневра не скрыть), с успехом будет отражать штурм залпами огнестрелов. Кроме того, у волчонка достаточно конницы, которую он может повести на вылазку в самый разгар боя. Ситуация… А все Торог, будь он неладен! Его отчаянное сопротивление у Волчьих Врат съело наши запасы пороха на восемь десятых, так что в Рогору я углубился лишь с легкой полевой артиллерией – да и ту следует использовать разве что для отражения вражеских атак. Но никак не для правильной осады и штурма!
– Позовите мне великого князя!
Все начиналось неплохо – наше завоевание Рогоры. Разбитый Аджей – как оказалось, официально признанный наследником перед самой битвой, – бежал, силясь спасти горстку уцелевших воинов. Его можно было – и следовало! – догнать на следующий день, ну, может, на вторые сутки погони, и окончательно добить. Но вместо этого Якуб, будь он неладен, закатил победный пир, а после с триумфом удалился, забрав с собой две трети армии и всю целиком панцирную конницу, в том числе и гусар. Государственная необходимость, как же… Впрочем, зерно истины в его опасениях есть, спорить не буду. Да и для восьми тысяч оставшихся мне бойцов достойного соперника не предвиделось, по крайней мере поначалу. Наконец, сопротивление местного населения удавалось легко подавить при помощи имени Торога, оставшегося с моим корпусом. Его имя в Рогоре значит многое, а сам истинный наследник Рогоры плотно привязан к нам семьей. Единственное условие, что поставил передо мной сын Когорда, это сохранение жизни, здоровья, чести и имущества наших подданных. И поскольку это предложение было созвучно моим планам, я издал строгий приказ по армии мирного населения не грабить и бесчестья не творить. А чтобы было понятней, казнил десяток отморозков, что попались на изнасиловании в первой же деревне. Причем слушать никого не стал, а просто среагировал на слова Торога, до которого жители и донесли жалобу. Это убедило воинов, что особой справедливости в подобных вопросах искать не стоит и даже если и будет какой спорный момент, командиры примут сторону обиженных и угнетенных. Что, в свою очередь, заметно поубавило пыл многих горячих и лихих парней, и корпус сумел пройти по встречным землям, не оставив за собой разграбленные пепелища ограбленных и поголовно вырезанных деревень, как это было с ландскнехтами.
Уставшая от войны Рогора оплакивала своих сынов и спешно готовилась к сбору урожая – рабочих мужских рук катастрофически не хватает, и зима для местных будет явно непростой. Осознавая это, я поддержал предложение Торога ограничить до минимума налоги этого года, не выбивать долги из семей, лишившихся кормильцев, и даже брать дань металлическими корами (хотя последнее чистое безумие!).
Отношения с законным наследником Рогоры нельзя назвать радужными – первое время он не хотел никого слушать и только дико ругался, пугая моих переговорщиков. Дошло до того, что ему пришлось связать руки – в приступах гнева Торог бросался на охрану, и это стоило драбантам пары серьезных увечий.
