– Готов ли Жюль сейчас пойти домой?
Он опять покачал головой. Сказал:
– Я теперь другой. Я к себе на работу не вернусь. Не знаю, смогу ли я и к тебе вернуться. Я должен сделать из самого себя человека достойного.
Хелен полагала, что на это, возможно, потребуется некоторое время, но Жюль сказал, что она, наверное, не поняла. Он не говорил, что должен быть достоин Хелен. Ему необходимо быть достойным Ричарда. И его Королевы. Достойным ее.
– Ах, – воскликнула она. – Так, значит.
И хотя Жюль знал, что в чем-то оно и было так, он попытался убедить ее, что это было еще и гораздо больше, чем так. Хождение по странным, черным землям под городом все укрепило и утвердило. В самом деле, только когда они с Ричардом поглубже порылись в этих незримых соборных залах, усыпанных костями кавернах, когда миновали желчные озера, только тогда Жюль увидел, воистину увидел, чем он мог бы овладеть, кем мог бы стать и насколько это величественнее увядающей привлекательности ее прохладного гладкого тела, ее ввергающих в забвение объятий.
Он старался вновь ощутить эту таинственную стихию – с некоторым успехом, раз уж его извлекли из канавы с водой, доставили в больницу, успокоили его, снабдили элементарными материалами: карандашом и этюдником, – какие он потребовал.
– Посмотри, вот над чем я работаю, – сказал Жюль. Он придвинул к себе этюдник, раскрыл его на последней странице и протянул Хелен. – У меня такое чувство, словно я наконец-то начинаю прозревать.
Хелен взглянула на рисунок Жюля, и ее едва не стошнило. Она сделала вдох, задержала воздух на биение сердца и, наконец, медленно выпустила его через сморщенные, без кровинки, губы.
Потом она захлопнула этюдник, положила его обратно Жюлю на колени и ясным, негромким голосом попросила его о разводе.
Очки
Брайан Эвенсон
Брайан Эвенсон – автор более десятка художественных книг, совсем недавно вышел сборник его рассказов A Collapse of Horses («Павшие кони»). Трижды был финалистом премии Ширли Джексон. Его роман Last Days («Последние дни») удостоен премии Американской библиотечной ассоциации как лучший роман ужасов 2009 года. Роман The Open Curtain («Открытый занавес») стал финалистом премии Эдгар и премии Международной гильдии ужасов. Трижды отмечался призами О’Генри, получал творческую стипендию Национального фонда поддержки искусств. Живет в Валенсии, штат Калифорния, работает в Калифорнийском институте искусств.
Гейр никогда не носила очков, никогда в них нужды не было, а потом вдруг, в сорок лет, понадобились. Не во всякое время и не на каждый день, не для всего, но точно – для чтения. И стоило только обзавестись очками, как она надивиться не могла, как прежде ухитрялась читать без них.
Поначалу у нее от очков слегка кружилась голова, мир под оправой, казалось, двигался иной поступью. Гейр надевала очки, снимала их, укладывала в футляр и вновь вынимала их из него. Однако попозже мозг ее приноровился и попросту перестал обращать внимание на то, каков окружающий мир, да и Гейр перестала уже замечать особую разницу. Через некоторое время стало легче оставаться в очках, а когда нужды в них не было, взирать на мир поверх стекол.
– Могла бы бифокальные купить, – говорил ее муж. – Или с линзами-прогрессивками. – Сам он бифокальные не носил: делал то же, что и она, стряхивал очки на кончик носа и смотрел поверх них, – и она говорила ему то же самое бессчетное число раз. Поначалу Гейр считала, что муж поддразнивает ее, но потом решила: нет, похоже, действительно думает, что у него на языке то же, что и на уме.
– Просто я эти купила, – отвечала она ему всякий раз точно так же, как и он ей. – Может, когда понадобится новая пара, куплю прогрессивки.
Гейр считала себя либералкой, хотя, попроси ее кто объяснить, что именно она подразумевает под этим, то ответ пришлось бы из нее клещами тащить. Она ходила голосовать, поддерживала всякие обоснованные идеи, проявляла заботу о мире, в котором жила.
Как раз для поддержания одной из таких идей, требования отставки мэра, проглядевшего в своем городе отравление водопровода промышленными стоками, она и оказалась в поезде, направляясь на митинг. Муж поехать не смог, был по работе занят, однако и он тоже считал себя либералом: непременно поехал бы, если б не работа.
Итак, она ехала одна. Поездка рисовалась ей эдаким дружеским пикником в поезде, полном таких же, как она, людей. На деле же поезд оказался почти пустым. В одном вагоне несколько пожилых мужчин, сидя друг против друга, разыгрывали в карты какую-то непостижимую вариацию в джин-рамми. В другом сидели два бизнесмена: один в голове вагона, другой в хвосте, – одинаково одетые и читавшие ту же газету, даже страницы переворачивали, казалось, синхронно.
Гейр переходила из вагона в вагон, над плечом у нее торчал плакат, однако она была единственной пассажиркой с плакатом. Может, все остальные митингующие в складчину на машинах добирались?
В конце концов она обратилась к проводнику. Тот лишь снял свою фуражку, почесал макушку и, наконец, спросил:
– Что еще за митинг? – И, выслушав ее объяснения, поинтересовался: – Леди, как, по-вашему, вы на какой поезд сели?
Гейр села не на тот поезд. Она нетерпеливо ждала у дверей, пока поезд доберется до следующей станции, где она выйдет, сядет на поезд в обратную сторону и попробует еще раз.
Однако когда они наконец-то подкатили к следующей станции, был почти полдень, и Гейр поняла, что ей уже слишком поздно возвращаться, чтобы принять хоть какое-то участие в митинге. А когда поезд остановился, она убедилась, что находится в вагоне, на который не хватает платформы, слишком уж далеко она прошла поезду в хвост. Пришлось бросить плакат и кинуться через проходы между вагонами… она едва-едва успела выпрыгнуть из уже закрывавшихся дверей, и очки, соскочив у нее с носа, упали на рельсы.
Как только поезд отошел, Гейр спустилась и осмотрела то, что осталось от очков. Поправлять уже было нечего. Следующий поезд, как возвещало расписание, размещенное на щите рядом с брошенной будкой билетной кассы, не прибудет до двух часов дня. Гейр решила дожидаться его. Книжка у нее была, зато не было очков. Попробовала читать, но, даже держа книжку на расстоянии вытянутой руки, ей чаще приходилось догадываться, что за слова у нее перед глазами. Вздохнув, она сунула книжку обратно в сумку и пошла поискать, где бы перекусить.
Городок оказался мал и пылен, похоже, состоял он не более чем из единственной улицы, все здания которой были сложены из одинакового бледно-красного кирпича. Единственным местом перекусить оказалась буфетная стойка
