И тут в ответ пришло:
– У входа в наклонный ствол обнаружен частичный обвал тоннеля. По меньшей мере футов на двадцать[41]. Обвал, как утверждают, свежий.
Мысль во мне еще теплилась, пусть шатко и неловко, зато чувств больше не было. Я уже был не я на самом деле. Кто-то другой управлялся с мыслями, а я лишь тупо, беспомощно за этим наблюдал. Предположительно машина Дрю могла бы прокатить до самого дна, расстояние никому не ведомое. Это уж, поверьте, наихудший сценарий.
– Сожалею, – произнесла Де Салво.
Вот тогда-то и мои надежды потащились вниз по стволу, а мысль снова увидеть Дрю стала ускользать. Никто не сдавался. Это я знал. Только теперь это, могло статься, превращалось в операцию по извлечению тела. Как и любая операция по спасению, она потребовала бы напряжения сил и немалого времени, времени, какого у Дрю не было. Потому как, уж что-что, а это-то я знал: если б была у него возможность выбраться из машины, он бы выбрался. Стал бы карабкаться обратно по наклонному стволу, пробираясь через всякую грязь, и все легкие прокричал бы, пока кто-нибудь не заорал в ответ.
Таким был Дрю, каким мы его знали и любили.
– Вот и все, по сути, что я могу рассказать вам сейчас, – произнесла Де Салво, явно намереваясь уйти, но колебалась, словно это было бы невежливо без нашего позволения.
– Еще одно, – подал я голос. – Известно ли вам, отчего так спешили завалить шахту? – Почти столетие назад люди пошли в обход правил, и это дотянулось до нынешнего дня. Не было у меня желания постоянно выяснять, почему. Желал, чтоб моя ненависть к этим людям была полностью осознана. – То есть что, алчность? Или просто лень одолела? Или какая другая причина?
Какое-то время Де Салво сидела, обдумывая вопрос.
– Сделано это было спустя несколько месяцев после шахтерских бунтов 1927 года. Вы слышали о них?
Я – нет. Но когда залезаешь во времени в такую даль, зачастую наталкиваешься на бучу вокруг какой-нибудь шахты.
– Тогда, может, потерпим еще денек? На вас и без того столько свалилось. В любом случае я в подробностях не лучшим образом разбираюсь. – Она ткнула на своем телефоне в несколько кнопок, потом быстренько написала что-то на обороте своей визитки. – Вот с кем вам стоит поговорить. Уэсли Макнаб. Он историк шахт. Расскажет вам, о чем только узнать пожелаете.
Я проводил ее до двери, уловив за минуту выражение ее взгляда и то, как стиснула она зубы: не хотела, значит, говорить при матери и сестре-двойняшке, на ком и без того уже лежал груз тяжелее, чем они могли вынести.
Но теперь, когда у нас возникало понимание, спросил:
– Все так плохо?
– Кто-то сказал мне, что вы когда-то работали в ФБР. Если вы такой же, как и все остальные мои знакомые с опытом этой службы, то достаточно повидали, чтобы… э-э, принизить оценку человечества в целом, скажем так. Или я ошибаюсь?
Я покачал головой: нет.
– Вы не ошибаетесь.
Она слегка поджала губы, отчего рот придал ее лицу выражение суровости.
– «Текамсе № 24» должна была завершить это целиком и полностью.
Укрытые шторами, мы следили за их работой из наших окон.
Журналисты поналетели с самого начала, потому как этой братии лучше других известно, чем это обычно кончается. Меня все больше раздражала толпа зевак, относившихся к случившемуся как к чему-то вроде развлекаловки на выходные. Они топтались на газонах, пока хозяева домов не гнали их прочь, после чего переходили на соседние. Большинство были, похоже, из тех, кто уповал на худшее, чтобы посчитать свою прогулку стоящей. Наш сосед Дейл устроил перепалку с двумя такими и потасовку еще с одним.
Вот кого они и впрямь должны бы страшиться, так это Джинни. Просто они этого не знали. Она обучала женщин приемам самообороны повсюду: отсюда до Аллентауна, проводила однодневные семинары на юге до самой Филадельфии. Любого уложить смогла бы. Джинни негодовала на зевак через окно, потом отвернулась. Она к дисциплине привычна. Провальная дыра – единственное, что имело значение.
– Те люди виноваты в этом, – выговорила она. – Могилы бы их разрыла и кости бы их в ту дыру побросала.
Спасатели окончательно разблокировали наклонный ствол в понедельник утром и пробились к машине, которая пролетела вниз по склону больше четверти мили[42]. Души наши как воспарили было при этом известии, так и стремглав упали, когда было доложено, что Дрю в машине или где-нибудь поблизости от нее не обнаружен.
Они прощупали отстой на дне вертикального ствола на тот случай, если вдруг Дрю совсем выбросило из машины, но я знал: там они его не найдут. Он исправно пользовался ремнем безопасности. Нет, его по склону надо искать.
– Может, у него сознание помутилось, – убеждала Кэйти. – Если он ударился головой, может, он по инстинкту действовал. Когда попадаешь в беду…
Прокладываешь путь под горку.
Такие инстинкты присущи лыжнику, у какого голова закружилась или он в темноте оказался. Дрю на лыжах с шести лет стоял. Теперь это был складно сложенный малый с лохматой шевелюрой, кто учил других шестилеток, как съезжать по снегу с гор, и слалому. Когда двойняшки окончили школу, Кэйти уже знала, чем ей хочется заниматься и где, а Дрю так и не мог выбрать колледж, как не мог и сказать, когда будет готов к выбору. С такой меркой, как жизнь, что значит год-другой для того, чтобы узнать получше самого себя?
Впрочем, кататься на лыжах он любил и щедро делился своим восторгом от этого, будучи до смешного терпелив с ребятишками, так что был своим на склонах Поконо. Сезон растянулся до первой недели апреля, и вот уже неделю как он был дома. Дрю всегда считал, что дома он в большей безопасности.
Прокладывай путь под горку. Потому как под горой – помощь.
Трудность с этим треклятым наклонным стволом была в том, что на расстоянии примерно в два городских квартала от точки, где машина встала, склон уходил под воду, по-видимому оставшуюся после паводка девятнадцатимесячной давности.
Так что надежды наши еще и тонуть стали.
Вызвали самого сообразительного на свете дайвера, опытного в исследовании затопленных пещер, кто оценил здешние условия как худшее из всего им виденного на свете. Его фонари не на многое годились в этой черной, илистой воде. Никаких карт, темень хоть глаз коли, видимость в пределах дюймов, возможность еще одного структурного обрушения… Никому не нужно было рассказывать мне, что таким опаснейшим делом ныряльщику не приходилось заниматься никогда. И ради нас. Чтоб разум наш был в покое.
Когда он, проведя несколько часов под водой и не обнаружив тела, собрал вещички, у меня в душе уже не осталось ничего, с чем можно бы поспорить.
К концу недели утешаться стало нечем,
