— Вы предлагаете обменяться кровью, господин Элентас? Вы уверены, что подземной огненной реке безопасно обмениваться кровью с Гончим, носителем полноценного «лойда»?
— Огонь пожирает все, господин Лерт…
В том числе и ваши коды. Ваши пока еще нормальные коды.
Если бы дракон был один, вы бы не исчезли. Если бы дракон был один, черта с два люди явились бы на остров. Если бы дракон был один, черта с два нашлась бы винтовая лестница в Сокрытое.
Но помимо него был еще и человек, чья душа — песок, ниспадающий с тонких пальцев. Помимо него был еще и человек, чья душа — лесная чаща, и проще повеситься на какой-нибудь ветке, сломав себе шею, чем из этой чащи выбраться.
И тем более — забраться в нее.
Вас было двое, но мой Отец — именно дракон. И я — его пламя, его освобожденное пламя.
Элентас медленно сжал кулак.
А в кулаке у него прятался блеклый осколок янтаря.
Арэна и Лерта ждали у пристаней, у западных пристаней Келенора. И ждали не друзья, и корабль господина князя болтался вдали от берега, избегая стычки с отрядом хорошо вооруженных людей.
Князь, разумеется, был не в курсе, что угрожает его гостям. Князю, разумеется, не донесли, что господина Лерта поймал на мушку уверенный в себе арбалетчик, и что активировался код, и что он, Лерт, голыми руками разорвал десяток людей. И люди, в свою очередь, разумеется, испугались, но кто-то находчивый — или неустрашимый, — все-таки нажал на крючок, и завопила упругая тетива, и Гончего отбросило прочь. И кто посмеет предположить, что случилось бы с Арэн, сестрой императора, если бы Лерт, щурясь на то и дело пропадающий свет, на красные пятна, сожравшие половину мира, не разомкнул губы и не шепнул:
— Я прошу о помощи… именем твоим, Элентас.
И потом не было уже ни двух десятков, ни трех. Было пламя — и хрупкий силуэт юноши, окутанный дымом; были ярко-зеленые глаза и огненно-красный ореол вокруг головы. И Арэн, ронявшая слезы на лицо господина Лерта, прижимавшая мужчину к себе и умолявшая — не умирай, не умирай, пожалуйста, не…
Капитан Хвет дернулся — и ударился виском о чертову обшивку «Chrysantemum-а». Юноша, окрестивший себя Рекой, доведенный до предела своей же силой, уставший, одинокий, необходимый лишь господину Лерту и госпоже Арэн, отыскавший друзей лишь в особняке Хветов, был таким реальным, таким ясным, что…
Талер потрогал зашитую Диком ван де Бергом рану. Она почти не болела — или мужчина просто отупел, потерял с ней всякую связь, потому что нельзя терпеть ее постоянно, потому что нельзя постоянно быть слабым.
Повторяем ли мы ошибку лойдов, спросил он себя. Повторяем ли мы?..
Господин Лерт — мой далекий предок. Основатель семьи Хвет. Если бы не он, кому известно, как сложилась бы судьба девочки по имени Арэн. Если бы не он — ее, наследницу малертийского трона, убили бы в какой-нибудь подворотне. Или прямо на площади, не стесняясь — но рядом всегда, неизменно, преданно был Гончий, и девочка дожила до глубокой старости. Дожила до глубокой старости — и умерла спокойно, во сне, принимая смерть без опаски и сожаления. И ее похоронили на том же кладбище, где семнадцать лет назад оказались родители юного Талера Хвета. И он сам, там есть его собственная — пустая — могила…
Мама, подумал он. Мама была отчаянно некрасивой. Мама была… ну, чем-то похожа на Лаура, что-то имелось в ней… такое, что всех отталкивало — кроме отца, привлеченного, скорее всего, ее богатым приданым.
Как удалось ей, обычной, по сути, женщине, убедить его, что Движение против иных рас — это плохо? И нечестно, и несправедливо, и жизни, вопреки мнению большинства, достойны все, кто родился на Карадорре. И за его пределами — все…
Нет, сказал себе Талер. Нет, что за дьявольщина? Какое, к черту на рога, Движение? Какое, к черту на рога, приданое? Конечно, моя мама была дочерью банкира, но папа не знал, кто она такая, целых полтора года. А затем она сама призналась — мол, так и так, не обессудь, пожалуйста, милый…
— Не ходи, Талер, — отчаянно попросил кто-то. — Не ходи. Ты уже не придешь назад. Оставайся. Тебе надо остаться, я спрячу, я смогу тебя защитить…
Его передернуло. Голос был знакомый — вкрадчивый, нежный голос, — и во всех его нотках жил образ человека с карими в прозелень сощуренными глазами. Смотрит, как будто оценивая собеседника, наблюдает за ним из-под пепельных ресниц. И скрывает, хоронит глубоко внутри каждую свою эмоцию. Ведь ему по статусу не положено их испытывать, он должен быть безучастным.
— Зачем тебе эти четверо? Пускай живут, эта жизнь все равно будет безнадежно испорчена. Они боятся любой тени, любого шороха — и не могут избавиться от этого страха. Они будут бояться до самой смерти. И умрут в ужасе, так зачем за ними идти, зачем рисковать, Талер? Останься, прошу тебя, останься…
Он пожимает плечами. И выходит.
Всего лишь четверо, Шель. Я поклялся, что умрут они все. Я поклялся.
И когда лед на озере покраснеет и, пожалуй, растает, и отрубленные головы будут валяться на снегу, будто мусор… я стану свободным. Я наконец-то… стану свободным.
Ты просишь, заключил капитан Хвет. Просишь у кого-то, кто выглядит, как я, но мы — разные. Этот, мечтающий перебить всех участников Движения, как-то раз поглядел на меня из нутра зеркала, как-то раз велел мне подняться и не позориться. И это был, вероятно, хороший совет, добрый — по-своему.
Он улыбнулся — левым уголком запекшихся губ, — и поднялся, не отнимая левую ладонь от обшивки стены. Правая, сломанная рука висела плетью, была бесполезна, и все же — он не боялся. Опять — не боялся ничего, как не боялся ничего Лерт, и как не боялся его брат, шагая по ступеням винтовой лестницы и еще не представляя, не смея представить, каким чудовищем проснется наутро…
Повторяем ли мы ошибку лойдов, напомнил себе Талер. Повторяем ли мы? Господин Лерт — мой далекий предок. А его брат…
Он выдохнул. Медленно, сквозь лихорадочно стиснутые зубы. И вдохнул — тоже не торопясь.
Ты просишь меня остаться. А я попрошу… кое-кого другого.
Кое о чем другом.
— …если это сработает… — говорить было трудно и невыносимо больно, как если бы слова были стальными шипами, застрявшими в его горле. — Я…
Надрывный кашель. Если бы не звукоизоляция, Дику ван де Бергу стало бы дурно, и он примчался бы на звук с аптечкой и стаканом воды.
— …о помощи… именем твоим, Элентас.
Карцер «Chrysantemum-а» погас. На прощание мигнула синим светодиодная панель, на
