Синеглазый мужчина пошевелил пальцами поврежденной руки.
— Там будет стража, — напомнил он. — И, возможно, высокородные. А ты ведь знаешь высокородных — они таскают мечи и сабли повсюду, они стараются не упускать из виду знакомую рукоять. Войны между императорскими семьями и бывшими землевладельцами не дают им покоя даже спустя восемьдесят лет. У меня такое чувство, что они и в туалет без оружия не ходят. И еще у меня такое чувство, что кто-нибудь наверняка успеет занести лезвие над худой шеей всем известного господина Твика… и это будет вдвойне приятно, если господин Эрвет наденет малертийскую корону раньше декабря.
— А он наденет, — усмехнулся Талер. — И нам тут будет ужасно весело.
Господин Кит понимающе склонил голову. Очень светлые, почти белые пряди скрыли его лицо, но Лойд с удивлением осознала, что юноша боится.
— Послушай, — поколебавшись, произнес Лаур. — Что ты собираешься делать после того, как все закончится? Ты убьешь этих четверых, славно. А потом, Талер? Чем ты будешь заниматься? Тебя это… ну, не пугает? Все мы привыкли охотиться на людей, привыкли убивать, привыкли быть… прости, абсолютно беспощадными. И теперь многие растеряны, многие не в силах вообразить, как вести себя дальше. Есть и такие, кто, едва господин Эрвет донес до них новости о войне, пожелали записаться в армию. А…
— Тише, Лаур, — попросил мужчина. — Тише. Я ни в какую армию не пойду.
— А, — настойчиво повторил его собеседник, — куда пойдешь?
Талер помедлил. Отложил исписанные кусочки желтого пергамента.
— Мы с Лойд, — негромко произнес он, — уплывем на острова Харалата. Как-нибудь перебьемся до лета, в крайнем случае — на побережье спрячемся… а в июле уплывем.
Лаур побледнел. Рефлекторно сжал безобидные сейчас кулаки.
— Насовсем?
— Насовсем, — подтвердил Талер. — И тебе тоже лучше уплыть. Карадорр… при всем уважении к Шелю… не выстоит. Сора, Линн, Фарда и Ханта Саэ перегрызутся, как бешеные псы. Шель прав, будет война, и все-таки одна Малерта не совладает с четырьмя такими отчаянными… врагами. Забери свою мать, Лаур, и давай уберемся отсюда вместе. На Харалате мы отыщем… какую-нибудь работу. Я в архив пойду, или в библиотеку, или вообще в ратушу, сводить всякие счета. Или стану торговцем, открою свою собственную лавочку и буду продавать кинжалы из-под полы. То есть я, — он мечтательно приподнял уголки губ, — буду их добывать, а продажами займется Лойд. Госпожа Тами будет следить за домом и печь свои замечательные пирожки. На господина Кита мы повесим, например, доставку товара наиболее выгодным клиентам. А ты… ты моя правая рука, Лаур. Неизменно. Повсюду.
Мужчина помолчал, словно бы прикидывая, насколько правильны его слова, и добавил:
— Идем со мной. Идем… с нами.
Лаур огляделся.
— А если ты погибнешь… до лета? На фестивале…
— Не погибну. — Талер поднялся и подошел к заледеневшему окну. — Их четверо. Всего четверо.
Господин Кит нахохлился под своим одеялом, сверкнул янтарем из-под белесых бровей:
— Ты слишком самонадеян.
Мужчина потрепал его по мягким растрепанным волосам. Кит, к изумлению «правой руки» главы Сопротивления, безропотно принял эту… вероятно, ласку. Странную ласку, рассчитанную скорее на ребенка, чем на невысокого, хрупкого, угрюмого юношу.
— Спасибо. Я буду вести себя осторожнее.
— Нет, — спокойно возразил юноша. — Не будешь. Ты привык ставить на карту все. Ставить на карту… максимум. Но нельзя вечно рисковать — и выныривать из воды сухим. Понимаешь? Лаур не ошибается. Ты умрешь там, на фестивале. Глупо, как полный дурак, умрешь. Не ходи.
Худые плечи Талера едва различимо дрогнули. Лойд заправила за ухо непокорную серебряную прядь, стараясь не показывать своего замешательства.
— Ты умрешь, — настаивал Кит. — Люди, подобные тебе… умирают в шаге от своего спасения. Посмотри на эту девочку. Посмотри на этого парня. Посмотри на себя, в конце концов, — он обвел комнату широким жестом, не обделив ни Лаура, ни Лойд. — Вам уже хватит риска. Вам уже хватит — и хватит, пожалуй, до глубокой старости. Самое время остановиться, плюнуть на свои принципы и, действительно, уплыть куда подальше из Малерты и Соры. Здесь вы никогда не сможете стать свободными. Здесь твоя память, ее память, его, дьявол забери, память — последует за вами, куда бы вы ни пошли. Намереваешься купить заветный билет? Купи, и она, и он, и я — поплывем с тобой. Но, пожалуйста, в обход фестиваля.
Лаур покосился на юношу с невольным восхищением. Мало кто решался подвергать сомнению планы Талера, потому что, по сути, до сих пор они толком никого и не подводили. Мужчине каким-то чудом удавалось уберечь своих товарищей — и до чертиков запугать любого противника. Один вечер в особняке господина Ивея чего стоил. «Танцуйте, уважаемые гости…»
— Мне жаль, Кит, — честно признался Талер. — Мне жаль. Но я поклялся. Ты ведь чувствуешь разницу? Не хочу, не жажду, а поклялся. Еще до того, как впервые пересек рубеж Вайтер-Лойда. Еще до того, как впервые увидел…
Он осекся и вцепился в манжету рукава — так, что побелели ногти.
Господин Кит бросил на воспитанницу Талера полный сожаления взгляд.
— Тебе, — пробормотал он, — важно, чтобы эти четверо погибли? Тебе важно, чтобы на фестивале наконец-то погибли они все?
Лойд помолчала. Потянулась к высокому кувшину с водой, на полпути опустила руку. Взглянула на мужчину как-то затравленно, исподлобья, боясь ранить… зацепить. Задеть.
И все-таки мотнула головой.
— Там, — глухо произнесла она, — где я не могу быть с тобой, Талер… там, где я не могу — тебе разве… не страшно?
Он выдержал. Выстоял. Принял удар, не боясь его очевидных последствий; Лаур, напротив, покачнулся и сел, закрыв лицо рукавами.
Мягкая, идеально вежливая улыбка перекосила черты голубоглазого мужчины куда хуже, чем перекосила бы их болезненная гримаса. Дернулись края шрама, скрепленные широкими нитками.
— Страшно, — согласился Талер, и голос у него был совершенно пустой, бесцветный, холоднее снега. — Извини.
Один шаг, еще один, и еще. Он утонул в тени коридора, тихо закрыл за собой неуклюжую деревянную дверь. Даже пальто бросил — ни девушка, ни Лаур, ни господин Кит не услышали характерного шелеста одежды.
Крохотные песчинки на коже. Удержать их, наверное, не труднее, чем Талера Хвета — хотя, если как следует стиснуть кулак… стиснуть его сильнее, чем господин Лаур…
Сын госпожи Тами провел пальцами по ресницам, будто стряхивая слезы. Но веки у него были — пусть и покрасневшие от мороза и ветра, но сухие.
— Что-то вы, — с натянутым весельем сообщил он, — слегка расплываетесь… жуть, а ведь я
