Там, за низкими грозовыми тучами, тяжело ворочается местное ленивое солнце. И перевалочная станция, не способная принять больше двух кораблей одновременно. За «Asphodelus-ом» летело неуклюжее торговое суденышко, и его пилот возмущенно материл сначала диспетчера, а потом — полицейских. Ему требовалось топливо, его капитан собирался вывезти на планету половину груза, — и тем самым «облегчить судьбу» жителей, изолированных от общества.
А они смеялись, разгуливая по широким переулкам. Смеялись, подставляя радостные лица дождю, и среди них, разумеется, не было симбионтов, не было киборгов, и роботов тоже не было. И высоких технологий — зачем они, да ну их, по сути, к черту. Современный космос дает любому человеку шанс купить что угодно, продать что угодно, в том числе и свою собственную душу. А вдали от него, скрытые за перевалочной станцией, плюнувшие на постройку дополнительных посадочных мест, жители морского берега счастливы.
Две порции шоколадного пломбира. Невысокий забор, как раз такой, чтобы на него облокотиться и рассеянно любоваться морем. Пластиковый стаканчик, а в нем — шипучая кола; подумаешь, вредная, зато — вкусная, и запивать мороженое колой весело, и весело видеть, как посматривают на пару опытных полицейских случайные прохожие. Будто не верят, что у Талера и его напарницы есть право на удовольствие.
Ладони заняты. Ладони с интересом ощупывают, опять же, пластиковую мисочку, а по мисочке вьются выжженные цветы подсолнуха. Кому-то было не лень обрабатывать посуду, которой воспользуются лишь один раз, а потом выбросят, не жалея.
Море накатывалось на песчаный берег. Чайки сидели под навесом в чужой беседке. Шумели капли дождя, падая на асфальт, на крыши и на дорожные знаки. Говорят, через пару лет бизнесмен, выбравший эту планету из десятков иных, переедет сюда с Венеры, и его будущий особняк уже высится в какой-то бухте, и его постройкой занимаются, опять же, не роботы и не киборги, а люди. Неторопливо занимаются, едва ли не со вкусом — и первый этаж готов, и любопытные горожане успели сунуть свои носы в его ласковый полумрак. Бизнесмен богат, безусловно — богат, он прикидывает, где нанять повара и домработницу, ему не хочется убирать и готовить своими собственными руками. Ему хочется всего-то жить подальше от родины, подальше от надоедливых торгашей, подальше от политики и власти.
Ему хочется всего-то быть одиноким. И чтобы до него больше не докапывались так называемые «друзья», и чтобы к нему больше не приходили за помощью так называемые «родственники», и чтобы деньги, накопленные с таким трудом, дали ему… дали и ему тоже определенный шанс — оказаться, наконец, в покое, в тишине, и чтобы эту тишину тревожила только песня прибоя, и в горячих волнах прыгала, выпрямляя чешуйки, рыба, и чайки летали над белым песчаным пляжем, и рядом, конечно, был вот такой спокойный, безучастный к имперским новостям, город. И станция на два корабля, и ограниченная линия связи …
Мороженое закончилось. Настроение наблюдать за морем — нет.
В кармане у Талера лежала, изредка забавно пощелкивая, пачка сигарет. Он не трогал ее уже почти, — девушка посмотрела на часы, — сутки, потому что запах моря, соленый, ненавязчивый запах нравился ему больше дыма.
— Пойдем, — тихо предложил он. И выпрямился, и тут же наклонился, и принялся, к удивлению девушки, снимать левый ботинок. И носок, и правый ботинок тоже, и закатывать зеленые форменные штаны.
Сообразив, к чему все это идет, она рассмеялась и в точности повторила его действия.
Да… в тот день она еще носила штаны. Длинные, аккуратно выглаженные, такие, чтобы ни у кого не возникало сомнений — она гордится, что работает в полиции, что работает на одном корабле с капитаном Талером Хветом, что ей позволено обращаться к нему на «ты». Что есть еще Адлет, и Джек, уставший после долгого перелета, и совершенно глухой Эдэйн, без клипсы не способный услышать ни единого звука…
Человеческую плоть вода не обжигала. Так, приятно щекотала ступни; волны катились и катились, выносили на песок раковины погибших моллюсков, и к упомянутым белому и голубому примешивались бежевый и нежно-розовый цвета.
Низкие дождевые тучи. Падают, бесконечно падают капли.
Талер стоит по колено в морской воде. Подняв лицо навстречу темному небу, и кажется таким расслабленным, таким доверчивым, что…
…она проснулась, хватая ртом воздух. Как рыба, внезапно покинувшая волны — по прихоти шторма или рыбака, довольного, что вечером ему удастся приготовить наваристую уху…
Талера не было. Была его опустевшая квартира, были фотографии на стене, было окно, а за окном — столица EL-960. И высотки, пламенеющие длинными, лимонно-желтыми диодами, и тучи — гораздо более страшные, чем на той планете, выкупленной уставшим от своих сородичей бизнесменом. И эти тучи роняли не теплый дождь, а снег, и заносило площади, скверы, заносило парки и трассы, и никто не летал по общему фарватеру, потому что катера сносило к югу, и двигатели истошно вопили о перегреве или, наоборот, избыточном охлаждении…
Здесь была жестокая зима. И буря бушевала четвертый день, и дикторы на каналах новостей умоляли не выходить из дома до того, как она закончится или хотя бы немного отойдет…
Лойд медленно, осторожно села.
Талер задумчиво смотрел на нее со старой глянцевой фотографии. Молодой, почти незнакомый Талер — ему пятнадцать, он едва поступил в полицейскую Академию, и взгляд у него еще не такой тяжелый, как потом будет… у капитана «Asphodelus-а».
У нее задрожали губы.
Не плакать. Не плакать, это плохо, некрасиво, недостойно его напарницы. Она должна — обязательно должна — быть сильной. В память о Талере, потому что он — всегда — был.
Цепочка треснула сама собой. Цепочка треснула; нет, упрямо возразил кто-то, бывали такие дни — и Талер опускал руки. Бывали такие дни — ты сидела на самом краешке неудобной койки, ты еще не умела пользоваться протезами, а он боялся — отчаянно боялся — что ты и не научишься.
Бывали такие дни — в лесу, у груды обломков, у груды осколков, у пастей волкоподобных роботов. Бывали такие дни, и он боялся, он рылся в походной аптечке, зная, что тебе не помогут ни чертовы таблетки, ни чертовы анальгетики — ведь болью обжигает не обрубки твоих ног, а лодыжки и колени, потерянные лодыжки и колени…
Они валяются на траве, как деталь от сломанной куклы. Искореженная, бесполезная деталь.
Кто-то другой, будь он капитаном «Asphodelus-а», небрежно посадил бы девушку в инвалидное кресло — и бросил. И она сидела бы у двери, в каком-нибудь полупустом домике, а Совет Генералов качал бы седыми головами и бормотал — нет, мы не можем вас принять, вы ранены, вы будете бесполезны в
