А ночью в дежурке раздался звонок. Он разбудил Веру Васильевну. Не поднимаясь с дивана, она протянула через голову руку и взяла трубку. Звонили из госпиталя. Усталый женский голос деловым тоном ставил в известность, что Иван Иванович Емельянов умер час тому назад.
— Да как же так? — тоже усталым голосом спросила Вера Васильевна.
— Острый сердечный приступ, — ответили из госпиталя.
— Да нет. Как же так сразу? Он только что разговаривал со мной, сын у него заболел, просил присмотреть.
Но в трубке раздался не то вздох, не то зевок и послышались частые гудки.
Вера Васильевна положила трубку. Просил присмотреть за сыном. Это его последняя просьба. Она привычным движением поправила волосы и вышла из дежурки.
Ох, война! Как ожесточились люди. Вот эта, из госпиталя, какая равнодушная! И винить-то ее не за что: насмотрелась, как люди умирают. Ей все равно.
9В номере тускло светилась одна лампочка на письменном столе. Ася сидела на диване и дремала, положив руки на раскрытый альбом с фотографиями. Но она сразу же встрепенулась, как только Вера Васильевна приоткрыла дверь.
Увидев мать, спросила:
— Он еще не вернулся?
Она спрашивала о Сенином отце. Вера Васильевна покачала головой и тоже спросила:
— А тут как?
— Кажется, заснул. А то все бредил.
— А если это не бред?
— Тогда что?
— Если все правда, что ему наговорили?
Но Ася вместо ответа показала фотографию в альбоме.
— Вот она. Видишь, какая.
Молодая красивая женщина у санитарного самолета. Тонкое лицо, смелые брови, веселые глаза. Немного, может быть, самоуверенные и гордые. Такие же, как и у молоденького парня в летном шлеме. Они стоят рядом — врач и летчик, и оба, несмотря на обыденность того, что им предстоит сделать, выглядят немного торжественно. Может быть, оттого, что они смотрят в объектив аппарата, у них такие торжествующие лица.
Нет, такие не изменяют. Не умеют и незачем. Вот именно так и хотела ответить Ася, и Вера Васильевна так ее и поняла. Она обняла дочь, радуясь, что они одинаково подумали.
Прижимаясь к матери, Ася начала перелистывать альбом. Она шепотом, чтобы не потревожить, рассказывала о каждой фотографии. Каждый шаг этой строгой торжествующей женщины вызывал Асино восхищение. Вера Васильевна с грустью подумала, что никогда никакие ее поступки не вызывали со стороны дочери ничего похожего на восхищение. Стараясь не выдавать своей зависти, она спросила:
— А вдруг все правда? Ведь бывает же…
Ася возмущенно захлопнула альбом и, мягко ударяя кулаком по пухлой крышке, проговорила:
— Нет, нет, нет!
— Ты знаешь ее только из его рассказов. А он — сын.
— Я ему во всем верю. Оч верю. Во всем.
— Ее могли заставить. Ведь не все такие сильные, чтобы вынести. …Все пытки.
— Она бы все вынесла.
— А если нет?
— Тогда он откажется от нее.
— Ты так думаешь? Она — мать. Ты бы меня не пожалела?
— Мама, ну как ты можешь так думать!..
— А я бы и пожалела. Как, например, слепого или горбатого. Разве они в чем виноваты? — сказала Вера Васильевна и тут же поняла, что не надо было этого говорить.
Посмотрев на мать снисходительно и жалостливо, именно как на слепого или горбатого, Ася вздохнула:
— Ты у меня добренькая. Ты успокойся, тебя бы, наверное, я пожалела бы…
— Ох какая ты, — раздраженно проговорила Вера Васильевна. — Ты бесчувственная, что ли. И все, конечно, оттого, что мала и сама еще ничего не испытала.
Ася сжалась в углу дивана и зафыркала:
— Да, уж это конечно, мала и глупа…
— А ты как еж. — Вера Васильевна поднялась. — С тобой разговаривать, все равно что ежа гладить.
Она повернулась к двери, но, вспомнив, зачем пришла сюда, остановилась. Надо сказать Асе о смерти Емельянова. А как сказать? Из темного угла, где стояла кровать, доносилось трудное дыхание больного человека.
— Надо бы врача, — проговорила она шепотом.
— Завтра.
— А тебе спать. Уже первый час.
— Подожду еще. Иван Иванович придет, тогда и лягу.
— А если не придет? Не скоро если придет?
Увидев, какое растерянное и даже испуганное лицо сделалось у мамы, Ася сразу распустила все ежиные колючки.
— Тогда и лягу не скоро. Да ты, мамулька, не волнуйся. Я высплюсь. Вот тут прилягу и посплю.
Она и в самом деле положила голову на диванный валик и крепко зажмурила глаза, но сразу же открыла их и помахала рукой:
— Иди, иди…
А утром кто-то ей уже все рассказал, она пришла к матери и сама спросила:
— Ты мне почему ночью не сказала про Сениного папу? Ведь ты знала, да?
Ее лицо побледнело и опухло от неудобного сна и от слез, и когда она говорила, то губы ее все еще вздрагивали. У Веры Васильевны тоже задрожали губы и руки. Чтобы скрыть эту дрожь, она, как и все безвольные люди, вспыхнула и заговорила злым голосом:
— Ну и знала, и не сказала. И не твое дело во все вмешиваться. Отправляйся домой…
Выслушав все, что мама могла сейчас сказать, Ася успокоилась и подождала, пока мама выговорится и тоже успокоится. Когда мама, наконец, замолчала, она спросила:
— Теперь, значит, его из гостиницы выселят?
— Я уже сказала: не твое дело.
— Обязательно выселят или не обязательно?
— Не приставай. Обязательно.
— А куда?
— Не знаю. В детский дом, наверное. Не знаю…
Ася подумала и сказала:
— А я знаю. К нам.
— Ты что это придумала?
— Ну, мама, куда же ему?..
— Ему найдут место. А у нас одна комната и одна кровать.
— Зачем нам считать комнаты и кровати?
— Да мы не можем!
— Можем. Еще как! Я могу спать на сундуке.
Оказывается, Ася все уже решила и так обстоятельно и определенно, что мама сразу перестала возражать.
— Спорить с тобой, сама знаешь, у меня нет сил…
Она устало прикрыла тонкими веками необыкновенные глаза. Она уже сама решила поселить Сеню у себя до тех пор, пока все определится, но ей хотелось, чтобы это предложила она сама и чтобы Ася посмотрела на нее, нет, не восхищенно, а хотя бы просто с благодарностью. Но вот — не успела.
— Делай, как знаешь. Я могу ночевать и здесь на диване.
10Маленькое серое окно. Качаются черные ветки, и с них капает вода. И стекло тоже все в полосах от дождя, как бывает осенью или весной.
…Сеня открыл глаза, и с этой минуты для него началась новая, совсем новая жизнь.
Эта жизнь так была не похожа на все прежнее, что он в первую минуту растерялся. Все оказалось не так, как было до сих пор. А как? Вот этого он еще не мог понять, не мог перекинуть мостика от старого, привычного к тому, что началось сейчас…
Открылась дверь, и вошла Ася стремительно и бесшумно. Увидев Сенины глаза, темные на бледном лице, она испуганно и вместе с тем восторженно прошептала:
— Ого! Ты проснулся? Смотри-ка!
Девочка торопливо прошла к столику в дальнем углу комнаты, оставляя на полу мокрые следы. С мехового воротника
