– Благодарю за угощение, ваше сиятельство, – сказал я, вставая. – Время позднее, пора отдыхать.
– Сядь! – рявкнула графиня. – Я не разрешала уходить!
Тут меня проняло: я почувствовал, как закипает в груди гнев. Вконец потеряла берега, эта крепостница! В своем мире я не позволял на себя орать даже главному врачу. Мог ответить так, что рожа шла пятнами. А чего терять фельдшеру?
– Дворовым своим будете приказывать, графиня! Я вам не крепостной. Захочу – и уйду.
Я сделал шаг к двери.
– Прошка, Яков, задержите его!
Лакеи у дверей заступили мне дорогу.
– Уберите их! Иначе не ручаюсь…
– Послушайте Платона Сергеевича, Наталья Гавриловна, – поспешил штабс-капитан. – Он хоть и мещанин, но сын князя и гордость имеет. Непозволительно хватать его каким-то крепостным. Вот вы изволили упрекнуть его в том, что служил Бонапарту. Так он эту вину давно избыл. Тем, что спас меня и моих раненых егерей от смерти своим врачеванием. Я ведь умирал: рана воспалилась, лихоманка била. Появился Платон Сергеевич – и поправился. А уж то, что лично убил трех гусар Бонапарта… Вы были правы, когда засомневались: невероятное дело. Но оно имело место быть. Солдату за такой подвиг крест дают, офицера в чине повышают, а Платон Сергеевич не получит ничего, поскольку статский и не служит. Он даже не просил меня хлопотать о награде, когда к своим выйдем. Вы неуважительно отозвались о его родителях, такого и я бы не потерпел. Какие бы они ни были, но сына воспитали патриотом. В Россию вернулся, да еще накануне войны, хотя умный человек и понимал, что ее не избежать. Мог в Европе приховаться – с его талантами место найти просто. Платон Сергеевич, чтоб вы знали, – человек ученый, открыл новые методы лечения. Целительную мазь от ран буквально на колене сделал, и нас ею пользовал. Всем на благо пошла. Извините, Наталья Гавриловна, но мой товарищ прав: пора отдыхать. Платон Сергеевич, помогите мне дойти до комнаты.
Опершись на стол, Спешнев тяжело встал.
– Мама! – воскликнула графинюшка.
– Прошу вас, Семен Павлович, сядьте! – поспешила графиня. – И вас, Платон Сергеевич, тоже прошу. Забираю свои слова обратно, была не права.
Я вопросительно посмотрел на Спешнева, и увидел, как тот подмигнул. Ай, да штабс-капитан! Думал, что обиделся, а он, оказывается, свою партию вел. Жук! Но умный.
Я вернулся за стол.
– Не сердитесь, Платон Сергеевич, что сказала плохо о вашем батюшке, – продолжила графиня. – Я его не знала, но, думаю, что достойный человек, коли сына в любви к Отечеству воспитал. А зла я на местных Друцких, с коими вела тяжбу из-за земель. Попили моей кровушки, прощелыги! Как супруг умер, так и кинулись тягаться. При Юрии Никитиче слова сказать боялись, а тут осмелели. Чуть ли не половину земель хотели оттяпать, какими-то грамотами в суде трясли. Только не вышло. Все, что матушка Екатерина Юрию Никитичу пожаловала, то за его наследниками и осталось. Воля императора – закон! – она потрясла пальцем.
– Еще хочу сказать о Платоне Сергеевиче, – встрял Спешнев, сообразив, что разговор сворачивает в опасную сторону. – Человек он многих талантов. Стихи сочиняет, егеря его песни распевают. Да и сам голосистый.
– Я слышала, – подключилась графинюшка. – Голос у Платона Сергеевича красивый.
– Спойте нашим очаровательным хозяйкам, Платон Сергеевич! – предложил Спешнев. – Аграфена Юрьевна вас слышала, а вот Наталья Гавриловна – нет.
– Аккомпанемента нету, – развел я руками. Нужно поломаться. А то сразу им…
– Гитара сгодится? – спросила графинюшка. – У меня есть.
– Прикажите принести, – кивнул я.
Спустя минуту у меня в руках оказалась гитара, к слову, нормальная, шестиструнная. Семь струн на гитаре появятся много позже – и в России. Это я вам как бывший ученик музыкальной школы говорю. Гитара походила на ту, что некогда была у меня, но сделана качественнее – по деке и грифу видно. Я пробежался по струнам, подкрутил колки, настраивая. Наверное, графинюшка музицировала и сбила лады.
– Песня французских вольтижеров[45], - объявил я слушателям. – Перевод на русский язык мой.
Вру и не краснею. Кажется, уже в привычку вошло.
– Отшумели песни нашего полка,Отзвенели звонкие копыта,Пулею пробито днище котелка,Маркитантка юная убита…В свое время из-за этой песни возник спор об авторстве. Стихи сочинил Булат Окуджава, а мелодию, вроде как, Берковский – даже не знаю – был такой популярный бард в СССР. Пели ее оба, и назвалась она «Старинной песней русских солдат 12-го егерского полка». Но объявить так я не решился: не соответствует исторической правде – это раз. Во-вторых, песня антивоенная и не соответствует настроениям в обществе. В России – взрыв патриотизма, эмоции зашкаливают. Выпихнутый наконец из армии Александр I отправился в Москву, где его ждал восторженный прием жителей. Пожертвования на борьбу с захватчиками польются полноводной рекой. В считанные месяцы соберут свыше 100 миллионов рублей – больше годового бюджета страны. Отчего же тогда я выбрал эту песню? Красивая…
– Руки – на мушкете, голова в тоске,А душа уже взлетела, вроде,Для чего мы пишем кровью на песке?Наши письма не нужны природе…– Грустная песня, – заключил Спешнев после того как я смолк. – Не похоже, что вольтижеры рады службе Бонапарту.
– А с чего им радоваться? – пожал я плечами. – Отправили в чужую страну, где они гибнут тысячами. И ради чего? Чтобы на испанском троне сидел брат Наполеона?
– Бог с ними, вольтижерами! – махнула рукой графиня. – Ты про русских спой!
Вам надобно песен? Их есть у меня!
Кавалергарда век недолог,И потому так сладок он.Труба трубит, откинут полог,И где-то слышен сабель звон.Еще рокочет голос трубный,Но командир уже в седле –Не обещайте деве юнойЛюбови вечной на земле.Не обещайте деве юнойЛюбови вечной на земле…[46]Внезапно графинюшка всхлипнула, вскочила и выбежала из столовой. Я растерянно умолк. Да что это за день такой? И то не так, и это не эдак.
– Яков! – позвала графиня. – Сходи к Аграфене и скажи, чтобы вернулась. Негоже так убегать от гостей. Неприлично.
Лакей поклонился и вышел.
– Извините мою дочь, господа! – повернулась к нам графиня. – Не хотелось об этом говорить, но раз вышло, – она вздохнула. – Этой зимой были мы с Грушей в Петербурге. Следовало земельные дела в Сенате уладить, да и дочь в свет вывести. Заневестилась Аграфена. И вот там, на балу, познакомили нас с князем… – она сморщилась. – Не хочу называть его поганую фамилию. Кавалергард, высокий, стройный, смазливый. К Грушеньке мигом прилип. Стал бывать у нас, расточать дочке комплименты, а потом и вовсе объяснился в любви. Груша и растаяла. В конце концов князь попросил ее руки. Я навела справки: не богат, но роду хорошего. Хотя сердце вещало – не нравился он мне, но согласилась – уж больно дочь просила. Стали готовить
