Знакомство с её семьёй произошло спонтанно. Они встретились на улице, где-то недалеко от школы, когда человек с рассечённой губой и короткой причёской военного в который раз ударил девочку по лицу. Она не двинулась, спокойно принимая удар, только пошатнулась, устояв на ногах. В какой-то краткий момент их глаза встретились, и Учитель увидела то, что потом будет вспоминать как самый страшный момент в своей жизни — её ледяную усмешку. Учитель не успела вмешаться: мужчина бросил девочку на землю и запер дверь изнутри, пробубнив что-то невнятное.
— Не мой отец. Просто один из всех, — тихо проговорила та, когда она приблизилась, а потом как-то просто и невзначай добавила, — Меня зовут Энн. И не переживайте за меня пожалуйста, всё хорошо.
— Разве ты довольна такой жизнью? — Учитель нахмурилась, старательно стирая салфеткой кровь из разбитой губы. И тут она улыбнулась — искренне, так, как никто другой не мог, собрав в эту улыбку всю свою детскую, наивную страсть.
— Я довольна любой жизнью.
***
«Они тянут её из самой сути себя, смешивая со своими воспоминаниями, утопая в них, проживая их заново, тянут что-то своё, сокровенное, личное, невозможное. Мечту, которая несёт с собой чёрные нити энергии страха и боли, наслаждение, за которым следует пресыщение, зависимость и смерть». В последнее время ей слишком часто снились кошмары — может от смены обстановки, а может, по примете, от беспорядка в гостиницах, где они ночевали в последнее время. Сегодня тоже пробуждение выдалось ужасным. Руки машинально стёрли неприятно холодный пот с лица, дыхание понемногу выравнивалось. Она не запомнила сон, только ощущение — гнетущую, тяжёлую угрозу, падение в страх, в никуда, в бесконечно глубокое море.
— Зато, хоть проснулась вовремя, — проворчала она себе под нос.
Ветер задувал в еле открытую форточку, издавая странный свистящий звук. За окном шумели высаженные в ряд посреди главной улицы деревья. Через окна и щели утренний холод пробирался даже сюда, заставляя плотнее укутаться в одеяло и спрятаться под ним, прижавшись к стенке и подвинув согнутые колени к груди. Но на такую роскошь не было времени, тем более что Энн давно перестала быть неженкой и воспитала в себе силу воли, которая столько раз помогала ей выйти победителем в битвах с ленью. Вода, плеснувшая в лицо из умывальника, окончательно разбила дурман сна. Энн потянулась, разминая затёкшие мышцы и вдыхая влагу еле заметного пара, идущего от раковины, несколько раз похрустела пальцами и поясницей, приводя в движение суставы, и несколько раз присела, разгоняя кровоток. Натянув для большего тепла солдатское бельё, а на него форму, защиту и высокие ботинки, она не спеша спустилась на безлюдно молчавший нижний этаж и вышла на улицу, скрипнув старыми дверными петлями. Мостовая была свежей и прохладной, как застывшая, затвердевшая в камне вода из текущей неподалёку речки. Солнце только вставало из-за горизонта, и Энн пожалела, что не видит восхода, уже окрашивающего облака в бледно-розовый, за крышами двухэтажных домов. Улица пустовала, и из-под твёрдых каблуков военных ботинок разлеталось гулкое эхо, отражаясь от закрытых ставен и каменных кладок. Она чувствовала, как внутри разливается приятное, контрастирующее с окружающим миром тепло. Это чувство приходило каждый раз ранним утром: ей нравилось быть первой, кто видит сегодня эти пейзажи, касается этой улицы, дышит этим воздухом — это придавало ей уверенности и она казалась себе более важной, особенной, более идентичной.
Она направлялась туда, где тёмно-зелёные столпы деревьев полностью застилали почву сплошным тентом из веток и листвы, где камень сменяла кора, а стекло — прозрачная утренняя роса. Во влажном воздухе ото рта медленно поднимался тёплый пар, расплываясь в потоках холодного тумана. Где-то впереди маячили небольшие птицы, выписывая пируэты в густых кронах и сливаясь с листвой. Ноги сами несли её по уже ставшей привычной тропинке, петляющей между куч листьев и порослей кустов, пока не вывели к широкой открытой поляне. Где-то недалеко, прикрытые зеленью, валялись большие обработанные и отшлифованные валуны, когда-то наверное использовавшиеся людьми. Посередине лежал, закрытый мхом, большой круглый каменный блок, пахнущий свежестью и испещрённый самыми разными надписями и числами. Слева стоял учитель Левард, прислонившись к дереву и мерно наблюдающий за разминкой Энью, двигающегося то туда, то сюда в середине круга. Когда она вышла, старик, заметив её, еле заметно напряг кисть, но никто другой, кроме неё, это движение даже бы не заметил: в остальном ни положение тела и головы, ни направление взгляда не изменилось. Энью махнул ей рукой и не теряя время продолжил тренировку, поочерёдно разминая и растягивая все мышцы и связки. Иногда она боковым зрением, замечала, как хмурится учитель, когда парень делает что-то не так, но не поправляет, доверяя ученику самому заметить ошибку и исправиться. Энн встала на самый край диска, сразу подметив необычное исходящее от него тепло, как будто он сохранял, накапливал в себе остатки ушедшей дневной жары.
Пальцы напряглись сами собой, по привычке, отточенной годами обучения. Энн выровняла дыхание и теперь то набирала воздух в лёгкие до упора, так, что болела грудь, то медленно выдыхала, ощущая сокращение мышц во всём теле. Ноги словно приклеились к земле, она вытянулась так, чтобы ничего во всём мире не смогло бы сбить её с места. Она прочувствовала до мелочей биение сердца, циркуляцию крови и воздуха, напряжение суставов и связок. Все органы чувств обострили восприятие до предела: до неё скомканным, но различимым шумом доносился громкий шелест крон и тихий шёпот травы, пение птиц, еле слышимое падение
